Клоун Иван Бултых

ГЛАВА N (Про интеллигентность)



А сейчас в комнату войдет моя бабушка и скажет:



– Ну что, бестолочь, опять бездельничаешь? Весь век бы тебе из себя шута корежить, идол ты стоеросовый.



А я кувыркнусь на туго натянутой проволоке и отвечу:



– Бабушка, бабушка, Вера Петровна! Ну, зачем ты так ругаешься, надрываешь мое бедное интеллигентное сердце?



– Чего? Чего? – закричит она и даже захлебнется от возмущения. – Да какое отношение ты имеешь к этому виду человечества?



А что она дальше скажет, трудно угадать. Что-нибудь ядовитое и вредное. Она за словом в карман не лезет. Ни в карман, ни в словарь. Даже более того, она сама могла бы мгновенно составить «Словарь ругательных слов и выражений трудовой интеллигенции и крестьянства» любой области или края нашей необъятной родины.



Но ничего, пусть ругается. Сегодня у меня тоже запасен для нее сюрприз.



Итак, вот она. И точно:



– Ну что, горе семейное, опять на жердочке сидишь? Петушок Курыханович! Всю бы жизнь тебе дурака валять!



– Бабушка, бабушка, Вера Петровна! Ну, зачем ты так ругаешься, надрываешь мое бедное интеллигентное сердце? Ведь мы, настоящие интеллигенты, просто болеем от всякой грубости.



– Что? Что? – кричит бабушка. – Да какое отношение ты имеешь к интеллигенции? Писать, считать выучился? В институт пять лет ходил по вечерам?! С лифтершей здороваешься?



– Да. А что, по-твоему этого мало?



– Для тебя более чем достаточно! Эх, ты, питекантроп от интеллигенции!



Да, она может составлять словарь ругательных слов и выражений. И не просто словарь, а сразу издание второе, улучшенное и дополненное.



– Ну, хорошо, Вера Петровна, а с кого мне брать пример по интеллигентности? Кто является образцом в нашем Фили-Мазиловском районе?



Бабушка притормозила:



– Если бы я знала не два языка, а пять, кончила два института, а не один, и сделала бы втрое больше полезного для детей, тогда пример был бы рядом.



– Вот тогда, бабушка, ты бы и делала мне замечания… (Пауза.) Но все равно спасибо за лекцию. Мой запас знаний в этой области увеличился вдвое. Теперь мне гораздо легче морочить людям голову и изображать из себя то, чего ты, бабушка, так и не достигла.



– Тьфу ты! – сказала она.



– А можно, бабуся, дополнительный вопросик? Скажи ты мне, моя драгоценная, а должен ли интеллигентный человек быть наблюдательным?



Вместо ответа она внимательно огляделась. А по стенам красовались плакаты:



 



УМЕНЬШИМ РУГАЕМОСТЬ, УВЕЛИЧИМ УЛЫБАЕМОСТЬ!



ДОЛОЙ КОТЛЕТОПОДГОРАЕМОСТЬ!



ПОДНИМЕМ ПОДМЕТАЕМОСТЬ НА НЕБЫВАЛУЮ ВЫСОТУ!



 



– Это еще на какую высоту? – спросила бабушка. – Может, нам потолки подметать?



– Зачем потолки? Вон на полках сколько пыли собралось.



– Ладно, – согласилась бабушка. – Но, если я еще что-нибудь про котлетоподгораемость услышу, придется тебе столовопосещаемость повышать. – И она повернулась, чтобы уйти.



– Стой, бабушка, – окликнул я. – Подожди. Вот, прочти это.



И я протянул ей нижеследующий документ:



Главному редактору Циркконцерта тов. Тихомирову А. С. от клоуна Ивана Бултыха.



Копия: в центральную газету.



 



ЗАЯВЛЕНИЕ



Потому, что Вы совсем не разбираетесь в специфике цирка, лишены чувства современного юмора, боитесь всего нового и непривычного, то есть классически не соответствуете своему месту, предлагаю Вам подать заявление об уходе с работы по собственному желанию.



Ваша деятельность нанесла много вреда нам и зрителям. Лучше всего Вам заведовать ценными материальными ценностями или противопожарной безопасностью. Я, со своей стороны, обещаю Вам найти такое место. Причем Вы почти ничего не теряете в зарплате, но зато начнете приносить пользу.



Май. Фили-Мазилово.



Клоун Иван Бултых.



 



Сейчас я объясню, откуда взялась эта странная бумага. По профессии я – Иван Бултых. Фамилия моя – клоун. То есть, наоборот. И сейчас я пытаюсь свалить нашего завлита – Тихомирова Афанасия Сергеевича.



В каждой организации нашего типа всеми делами обычно заправляют три человека. Это – директор, главный режиссер и завлит. Директор отвечает за всю организацию в целом. Завлит – за репертуар, за тексты, в общем, за все то, что произносится со сцены. А главный режиссер ставит программы и спектакли. Короче, доносит до зрителя тексты, полученные от репертуарного отдела.



Должности эти – приблизительно равные, и в каждом зрелищном деле заправляет обычно тот человек из троих, который опытнее, энергичнее и волевее.



Афанасий Сергеевич Тихомиров не заправляет ничем. Но мешает всему. Если что-то смешное получилось у нас, значит, он просто недосмотрел, не успел испортить или запретить.



А вдруг новый номер не понравится руководству? А если из-за этой песенки будут неприятности? Не нужно нам ничего особо нового. Давайте работать по старинке, как деды и отцы.



Прихожу я к ним в отдел три месяца назад.



– Я рассказ принес из «Литературки» Хайта и Курляндского. Про Диогена. Хочу сценку сделать.



– О чем рассказ?



– О том, как человек бочку нашел и решил в нее залезть, подумать спокойно. А ему все мешали. Мол, зачем бочку украл? Что о тебе иностранцы подумают? А ну, вылезай!



– Ну, а ты при чем?



– Я тоже бочку на сцену выкачу. Залезу в нее. А шпрех будет меня выживать.



– И что ты хочешь сказать этим?



– Что у нас столько блюстителей всяких развелось, что диогенам и места нет.



– Эге, куда завернул, – говорит Тихомиров. – Выходит, в нашей стране диогенам житья не дают?



– Не в стране, а в цирке. И не диогенам, а клоунам. Разница есть?



Тут вмешалась его заместительница Кичалова Марина Викторовна – на первые две секунды миловидная женщина с большими зубами:



– Если вы клоун, налейте воды в бочку и сидите там. А в диогены играть нечего. На арене это кощунство.



– Если бы я Маркса играл, а шпрехшталмейстер – Энгельса, – говорю, – тогда бы кощунство было. А так просто шутка.



– Ничего себе шутка. А что про нас эти скажут? Которые за рубежом. Наши враги идеологические. Ты что, забыл, что мы не одни живем? И каждый из нас, как на фронте.



– Да этих врагов, – кричу, – в наш Циркконцерт на канате не затащишь! А впрочем, наверное, вы правы. Я сейчас же бегу в хозяйственный магазин лопату покупать.



– Это зачем?



– Окопы копать, землянки осваивать. Раз кругом враги идеологические. Раз каждый из нас как на фронте!



И т. д. И т. п. С каким-то пренебрежением к клоунам. С отношением к ним, как к недоумкам. Вот почему я и написал это письмо, которое сейчас читает бабушка.



 



ГЛАВА N + 1 (Про то, у кого дело – главное)



– И пропади ты пропадом! – говорит бабушка. – И откуда ты такой взялся на нашу семью?! Сколько же можно в блаженных ходить?! И что, отослал уже?!



– Отослал.



– Значит, опять по лезвию пойдешь?



– Опять, бабушка.



– Дурак ты, дурак!



– Но я – творческий человек, а он – чиновник. Значит, я заведомо прав, механически.



– А как он съест тебя с потрохами, где тыокажешься? И что будет с теми, кто за тебя? Их же просто топтать начнут. Механически.



Она была, конечно, права, и я тоже начал злиться:



– Ну вот что, бабушка, если у тебя есть более важные дела в жэке или где, ты ими и займись. Я и без тебя в эту игру сыграю.



– Один?



– Ну, не совсем один. Есть у нас своя компания. Но без тебя. Без твоего запаса знаний и бесценного опыта демагогии.



Вдруг она говорит:



– Ладно, играем. Тут уже насторожился я:



– Что-то здесь не так. Что-то ты легко согласилась, родимая формалисточка. В чем дело, бабушка?



– А в том, что все это куда серьезней, чем ты думаешь. Придется всю биографию просматривать. Просто перетряхивать для собрания. И мы увидим, чего ты добивался каждый раз, когда головой рисковал. Чтобы навсегда с этим покончить.



– Или взять за правило.



– Очень сомневаюсь.



– По рукам!



– А что касается котлетоподгораемости, купи ты мне новую сковородку. Старая-то совсем износилась.



– Идет, бабушка!



А про себя я подумал: «Во времена пошли – сковородки изнашиваются!»



Все-таки верно, что время сейчас бежит втрое быстрее, чем раньше. И пора измерять его не часами и годами, а сковородками. «Это было пять сковородок назад».



Тогда и будет без обмана. Со стороны пространства и времени.



– И еще, – говорит бабуся, – приготовь мне список лиц, в этом деле заинтересованных. С указанием, чем они могут быть нам полезны и чем вредны. И перечень всех твоих поступков, закончившихся выговорами и предупреждениями, то есть документами. Если есть благодарности, о них не забудь. Я уже молчу о грамотах ЦК ВЛКСМ, врученных тебе по ошибке отдельных недалеких руководящих работников. И прессу приложи.



– Все будет сделано, товарищ главный интриган!



Она ушла, но тут же вернулась.



– Еще мне потребуется список предметов, изучаемых в эстрадно-цирковом училище.



 



ГЛАВА N + 2 (Список заинтересованных лиц и другие документы)



Список заинтересованных лиц, с указанием занимаемых постов, полезности и вредности, слишком длинен и запутан. К тому же он неоднократно перетряхивался и менялся. Поэтому я его не привожу.



А перечень выговоров и благодарностей, а также почетных грамот, выданных мне по недосмотру отдельных руководящих работников, выглядел так:



 



СТАРАЯ РАБОТА



 1. Выговор за разгильдяйство в рабочее время.



2. Грамота за организацию курсов для школьников, поступающих учениками на завод.



3. Выговор за организацию дебоша при поездке на сбор картофеля.



4. Возмущенное письмо от сестры-хозяйки и группы отдыхающих дома отдыха «Звездочка», г. Ногинск.



5. Выговор за шутовство в государственном учреждении – в Управлении торгом города Чистоомута.



6. Грамота за образцовую работу радиорубки в пионерском лагере «Клязьма».



 



НОВАЯ РАБОТА



 1. Газетные заметки «Клоун пришел к детям», «Нужны ли нам такие номера?», «Веселье на гастролях», «Новое на эстраде» и др.



2. Благодарность от персонала детской больницы поселка Кубинское клоуну Бултыху за помощь в критической ситуации.



И еще к списку была приложена зачетная книжка клоуна Топилина Владимира Ивановича, окончившего цирковое училище десять лет назад и преподающего там актерское мастерство.



 



ГЛАВА N + 3 (Товарищеский разговор о товарищеском суде)



И пошел я на работу. Вернее, на разведку в Циркконцерт. Там все на меня как на ненормального смотрят. Пальцами показывают. Скандал, чувствую, разгорается.



Вижу, Мосалов идет. Антон Савельевич. Главреж. Один из трех цирковых заправил.



– Привет, – говорит, – революционер. Ну, как дела? Сухари уже сушишь?



– Почему сухари? Пирожные сушу. Большое начальство сухарей не переваривает. У него зубов нет.



– Это у кого зубов нет? Это для кого ты пирожные сушишь?



– Как для кого? Для Тихомирова, завлита нашего. Я все о нем пекусь. Сушусь то есть.



– Это ты, милый, зря! Да у него зубов полон рот. Одних зубов мудрости штук восемь.



– Ну что ж! – говорю. – Бывает и такое, что у человека вся мудрость в зубы ушла. Только меня зубы мудрости не беспокоят. Я зубов подлости опасаюсь. С этим у него как?



– Нормально. Можно не беспокоиться. Полный комплект налицо.



Сто раз я поражался и поразился опять. Ну, как это мне удается людей к себе располагать?! На самые рискованные разговоры раскалывать. Колдовство какое-то. На нерве, что ли?!



– Ну, спасибо, – говорю, – успокоили вы меня, утешили. А то я все сомневался, а вдруг на честного человека напал? Теперь вижу, и вы на моей стороне, раз его подлецом считаете.



– Я на своей стороне, – отвечает. – И на стороне дела – новой юбилейной программы. Ну, все, привет. До встречи на товарищеском суде.



Тут я насторожился.



– Ого! Неужели так далеко зашло, и судить Тихомирова будут?



– Не его, а тебя, герой-затейник.



– Если меня, то это судебная ошибка получится. Но и на том спасибо, уважаемый главный свидетель обвинения.



– Бери выше.



– Ах, простите, товарищ следователь. Я просто ваши способности недоучел, гражданин высокочтимый прокурор. Не думал я, что вы так быстро карьеру сделаете, уважаемый председатель высокого суда.



– И учти. Я, как человек, на твоей стороне. Но как чиновник, хороший чиновник хорошего государства, я – против.



Хорошая и вечная ситуация. У Соловьева в «Истории России» про времена Алексея Михайловича сказано: «Во всех странах то, что выгодно человеку – купцу, ремесленнику, чиновнику, – выгодно и государству. В России же, что выгодно человеку, государству невыгодно». И человек свою прибыль старается делать втихаря от власти. Это один ученый серб сказал. Сколько веков прошло, а все то же: как человек – «за», а как чиновник – «против»!



Но, так или иначе, спасибо Мосалову, что предупредил. Дело-то вон куда поворачивается!



Как я обычно работаю, я и сам не знаю. Только дело у меня ладится. Выхожу я на сцену и сам-то себе нравлюсь. Просто горжусь собой, как волк из «Ну, погоди!». Пиджак у меня – пиджак-шкаф с откидными карманами. Один карман спереди, два по бокам. Откидываются они, как мосты у замка, и на цепочках висят. Хочешь вазочки ставь с цветами, хочешь работай, как за письменным столом. Все на мне яркое, несусветное – красивый я!



Обычно я хорошо работаю, а сейчас настроение у меня тошное. Только что певцы выступали. Теперь гимнасты будут. Им нужно много аппаратуры. И наша задача с Топилиным тянуть время. Слава богу, что мы на пару с ним работаем. Выручай, брат Топилин!



Выходим на сцену с разных сторон. Идем по кругу и кричим:



БУЛТЫХ. Эге-гей! «Емельян Пугачев»! «Емельян Пугачев»!



ТОПИЛИН. Эге-ге-ге-гей! БУЛТЫХ. Эге-ге-ге-гей!



ТОПИЛИН. Эге-ге-ге-гей-э-э-э-ге-ге-ге-ге-гей!



БУЛТЫХ (передразнивая). Эге-ге… ге-ге… ге-ге. Раскричался тут! Эге-гей! Ходит и кричит! Ходит и кричит! Разорался тут, как «Емельян Пугачев»!



ТОПИЛИН. При чем тут Емельян Пугачев? Емельян Пугачев – это такой народный вождь.



БУЛТЫХ. Насмешил. «Емельян Пугачев» – это такой пароход.



ВМЕСТЕ. Здравствуйте, ребята! Дорогие школьники и школьницы!



ТОПИЛИН. Пионеры…



БУЛТЫХ… и пионерки.



ТОПИЛИН. Октябрята…



БУЛТЫХ… и октябрюнки, то есть октябрюшки…



ТОПИЛИН. Может быть, октя-брюки? Или октя-валенки? Эх, ты! Надо говорить – октябрята-мальчики, октябрята-девочки.



БУЛТЫХ. Понятно. Москвичата-мальчики и москвичата-девочки!



ТОПИЛИН. Да нет! Дорогие москвичи и москви… чоночки… То есть москвичин-чики…



БУЛТЫХ. Москви-чайнички! То есть москви-ложечки!



ТОПИЛИН. Москви-тарелочки! Москвиведрышки!



БУЛТЫХ. Москви-чайные сервизики! Москви-чимоданчики!



ТОПИЛИН. Короче, всем-всем привет!



И пошло-поехало! У нас с Топилиным есть одно правило – в каждый номер вставлять что-то непредвиденное. Для нервности. Вот сейчас октябрюшки выскочили. Я их подсунул. А не надо бы. Тихомиров ведь начеку. И пришьет он мне подрыв Всесоюзной октябрю… в общем, Всесоюзной организации дошкольников.



А с товарищеским судом это они хорошо придумали. Суд ведь может возбудить ходатайство об увольнении. И мое место сразу всем ясным становится. Я – подсудимый. Я руководителя оскорбил. И никакой я не борец за юмор, за лучшую деятельность организации под названием Циркконцерт.



Дело это куда серьезнее оказывается, чем я предполагал. Права бабушка Вера Петровна. Светлая голова! Подарить бы ей десять лет моей жизни.



ГЛАВА N + 4 (О всемирной справедливости)



Если вы думаете, что я всегда клоуном был, вы ошибаетесь. И кем только я не был! И школьником, и сборщиком на заводе, и студентом-заочником, и инженером. И везде со мной не знали что делать.



Вот, к примеру, завод и история моего первого выговора – за разгильдяйство в рабочее время.



Работаю я в первую смену. Собрал свой автопилот, а следующий начать не могу. Деталей нет. Все как делают? Кто в курилку – анекдоты слушать, кто книжку под столом читает, кто незаметно карманный приемник ладит. Благо, деталей государственных хоть пруд пруди. Главное, чтобы начальство не видело, что люди бездельничают.



А мне все это надоело. Не хочу прятаться. Принес я с собой матрас надувной, накачал его и спокойно спать укладываюсь. Рядом со столом. Мастер наш Колбасин увидел и в крик:



– Что это за новости?!



– Ничего, – говорю.



Колбасин разозлился, начальника цеха позвал:



– Вот, смотрите! Цирк на работе устраивает! Спит за государственный счет.



Начальник цеха т. Нестеркин говорит:



– Ты не горячись, Колбасин. Давай разберемся, с чего бы он так? Тут нельзя рубить с плеча. Может, человек заболел. Может, из сил выбился. Может, просто с ума сошел.



Стали разбираться.



– Конечно, сошел, – решили. – Надо людей из дурдома вызвать.



Тут еще начальство подошло – слух по цехам прокатился: сборочный среди дня мертвый час устраивает – на матрасиках спят. Сам Дмитриев – главный инженер – влетел. Кричит:



– Ты свой «Руб» собрал?!



– Собрал.



– Почему следущий не начинаешь?



– Радиоламп нет.



– Как нет? Начальника лампового цеха сюда. Выговор ему! Лишить премии.



– А я при чем? – кричит начальник. – Я ни при чем, у меня вакуумная установка не работает.



– Почему не работает?



– Ремонтники отладить не могут.



– Начальника ремонтного цеха ко мне. Выговор. Лишить премии. Почему отладить не можете?!



– Насосов вакуумных на складе нет. Отдел снабжения не завез.



– Почему не завезли? Начальник снабжения отбивается:



– У нас заявок не было, а запас кончился.



– Обоим выговор! Обоих премии лишить! Лодыри!



Сборщики сроду такого не видели. Вот, оказывается, как главный производственные совещания проводит. Вот почему от него среднее начальство с валидолом вываливается. Тут он снова ко мне:



– А ты, раз такой умный, инструмент бы свой в порядок привел. Паяльники, осциллограф, тестеры.



– А у меня они, – говорю, – всегда в порядке.



Проверили – идеал. Хоть сейчас на выставку. Мастер Колбасин даже зубами заскрипел от раздражения.



– Ну, ладно, – говорит главный, – если у тебя все так хорошо, почему бы тебе о производстве не подумать – рацпредложение не подать?



– А я, – говорю, – уже три подал. Да все никакого ответа нет.



– Начальника БРИЗа сюда! Привели начальника.



– Понимаете, мы сейчас заняты. Мы стенд к юбилею оформляем.



– Весь оформили? Или еще есть место? – спрашивает главный.



– Есть еще.



– Вот там и поместите мой приказ. Выговор. Лишить премии.



Короче, через этот мой матрас ползавода премии лишилось.



– А мне что делать? – спрашиваю.



– А ничего, – говорит главный Дмитриев. – Спи, к чертовой матери!



И таких случаев у меня сколько хочешь было.



 



ГЛАВА N + 5 (Грамота за организацию курсов для школьников)



Вот еще случай моей заводской работы. Пришло к нам письмо из соседней школы. Дирекция просила прислать лучших представителей завода. Чтобы они могли рассказать старшеклассникам о заводе, о профессиях, о наших приборах и проблемах. А то ребята школу кончают, а чем заниматься, не решили. Некогда им было решать – успеваемость их заедала. И любовь, и дружба.



И наши лучшие представители должны были школьникам глаза раскрыть. Научить их правильно жить и приносить пользу.



Стали искать лучших представителей.



Лучший инженер сразу нашелся. Сам главный решил перед ребятами выступить. Очень нужны были заводу молодые грамотные люди.



С лучшим слесарем тоже было просто. Был у нас на заводе такой замечательный слесарь – Матвей Розов. Слесарил он мало, зато говорить умел замечательно. Не было ни одной конференции, ни одной районной инициативы, где бы он ни сидел в президиуме.



У него всегда был полный карман резцов. И он увлекательно рассказывал, как один такой толковый резец может заменить десять бестолковых слесарей-инструментальщиков.



С наладчиками-юстировщиками тоже было все в порядке. Работал у нас такой человек замечательный – Бычков. Руки золотые. Ему даже проектировщики доверяли. Они звонили в цех и спрашивали:



– Кто новую гировертикаль налаживает?



Если им отвечали: «Бычков», – они понимали: прибор работать будет.



Ему, единственному на весь завод, доверяли в чертежи изменения вносить.



Про него Дмитриев говорил:



– Я его на весь ваш сборочный цех не променяю.



Осталось лучшего сборщика найти. Дмитриев в наш цех позвонил:



– Определите, кто там у вас лучший. Начальник цеха Нестеркин собрал сборщиков и спрашивает:



– Кто тут у вас лучший? Надо Лебедева послать Сергея. И чистый он, и аккуратный. Всегда в галстуке, и брака у него никогда не бывает.



Мастер Колбасин возражает:



– Нельзя Лебедева к детям посылать. Какой он лучший! Он тут на днях в обед целый час за туфлями для жены простоял. А прибор за него Мишуков собирал.



Тогда Нестеркин говорит:



– Может, Мишукова и пошлем. С доски почета его не снимаем. Хороший специалист.



– Да как же его к ребятам послать, – кричит Колбасин, – когда он с женой скандалит! Вон у меня сколько писем на него! Он жену до истерики доводит – дома не ночует.



– Хорошо, – решает начальник. – А вот Сергиенко сидит, как он?



Колбасин опять недоволен:



– Я его вчера застукал, он в рабочее время под столом самовар паял.



Нестеркин кричит:



– Что же это получается? Не цех у меня, а пристанище какое-то. Как я с такими людьми десять лет работал, план выполнял?! Что же у нас ни одного порядочного сборщика нет?



Тут я встал.



– Есть, – говорю.



Люди вздохнули – ну, слава богу!



– Хотя бы Корзинкина. И на работу приходит вовремя, и с мужем не скандалит. Верно?!



Мастер Колбасин кивает, мол, так.



– И металлолома в прошлый субботник больше всех собрала. Так?



Мастер кивает: так.



– И вышивает она лучше всех крестиком. Ее работы даже на выставку берут. А как она котлеты жарит!



– При чем тут котлеты?! – кричит начальник цеха. – Мы же приборный завод, а не фабрика-кухня! Работает-то как она?



– В работе, – говорю, – есть у нее один маленький недостаток. Не умеет она приборы собирать, она тока боится.



Тогда Нестеркин встал и заявил:



– Ну, вот что. Нас просили лучшего сборщика прислать, а не ангела. Посмотрите показатели за три последних месяца, кто больше всех приборов собрал, того и посылайте.



И, как ни странно, этим человеком я оказался. Мастер Колбасин за голову схватился.



– Как же его посылать?! Он же там цирк устроит! Опозорит нас!



Но делать нечего – послали.



 



***



 



И вот в рабочее время вызывают меня на проходную. Машина подана, едем в школу выступать.



Главный инженер Дмитриев Виктор Павлович, наладчик-механик Бычков, слесарь-разговорник Розов, сборщик-электрик – я.



Дмитриев меня узнал:



– А, главный спальщик! – И стал своему шоферу рассказывать: – Знаешь, какую штуку он с матрасиком учудил!



Сам Дмитриев здоровый, а шофер у него еще здоровее. И одеты одинаково. Ну, просто два бугая. И кто из них кого возит, не поймешь. Кажется, два замминистра из главка прибыли.



Всю дорогу Дмитриев про меня рассказывал и закончил так:



– Надо же, такой лодырь, и вдруг на тебе, лучший сборщик! Чудеса в решете!



Встретили нас в школе с цветами. В зале полно ребят – десятиклассников. Собрались они без особого энтузиазма. Дел у каждого невпроворот, а тут сиди и слушай скукомотину про производство.



Лица у ребят прекрасные – незапуганные и независимые. Так и видно – несколько вожаков сидят, причем одна – девочка, а вокруг них водовороты компаний.



Школьное начальство нас представило, и Дмитриев начал выступать. Выступал он всегда резко и интересно:



– Ребята, вы знаете, что в больших городах средняя производительность труда выше, чем в маленьких? И намного выше. А почему?



(Пауза.)



– Ну, что молчите? Думаете, что в провинции люди глупее? А в больших городах более умные живут? Особенно в столицах… Правильно?



(Одобрительная пауза.)



– Кто согласен со мной, поднимите руки.



Поднялось несколько весьма неумных рук.



– Так вот те, что подняли руки, несут чушь. Даже самый темный крепостной крестьянин времен Пушкина из глухой деревни запросто облапошит в жизненной ситуации современного десятиклассника. Потому что он умнее по жизненному опыту. А дураки и у нас в Москве встречаются. Чего там далеко ходить. Вчера звоню по телефону. Снимает трубку какой-то олух:



– Алло, – говорю, – можно Галилова?



– Чего?



– Галилов есть?



– Нету.



– А Игнатов?



– Чего?



– Тьфу, ты! Это какой телефон?



– Чего?



– Номер у него какой?



– На нем нет номера.



– Просто пещерный житель. Дурак коллекционный, марочный.



Школьники засмеялись. Приятно, когда высокое начальство так весело ругается с трибуны.



– Дело не в том, что в провинции дураки живут. А в том, что в больших городах средний уровень образования выше. Школдесятилеток больше. А кто сейчас является золотым фондом каждого завода? Ребята двадцати-двадцати пяти лет – бывшие десятиклассники. Кому их больше удастся заманить, тот через пару лет и по качеству, и по сложности продукции другие заводы обскачет. Они чертежи читать умеют, физику знают. По крайней мере, есть ли ток в цепи, пальцами проверять не станут, а прибор возьмут. А самое главное – они обучены обучаться. Приготовлены к процессу постигания неведомого. Они понимают, что и зачем они делают, а не трудятся, как мартышки. Осмыслить им важнее, чем выполнить. У кого есть возражения?



В зале все молчат. Какие уж тут возражения. Все изложено, как в учебнике.



– А теперь я вам скажу, чем наш завод лучше других. Ну, во-первых, мы – опытный завод, и платят у нас больше. Во-вторых, мы территориально недалеко от вас. В-третьих, производство у нас чистое, высокой квалификации. Даже токари работают в белом. Любой наш сборщик или механик для другого завода – ценность. Сертификатная. И последнее. Я знаю, что многие из вас мечтают быть физиками, инженерами, учеными. Так вот, у нас для этого полное раздолье. Есть вечерний техникум при заводе, и открывается филиал приборного института. Через пять лет ты и сборщик высшей квалификации, и инженер, диплом у тебя в кармане. А таким специалистам в наше время цены нет. У кого есть возражения?



В зале все молчат. Какие уж тут возражения. Все изложено, как в учебнике.



Тут меня черт дернул встрять:



– Виктор Павлович, можно вопросик?



– Давай.



– Вы насчет инженеров сказали. Вот я сейчас сборщиком работаю. Правильно?



– Правильно.



– Оклад у меня двести. Верно?



– Верно.



– За освоение новой техники десять процентов приплачивают. Так?



– Так.



– И сверхурочные бывают до пятидесяти процентов. В общем, иногда до трехсот рублей набегает.



– Понятно, – говорит Дмитриев. – Вот откуда у нас перерасход заработной платы.



– А теперь я закончу институт, и куда вы меня направите?



– В лабораторию старшим инженером или в цех технологом.



– И какой оклад?



– Сто двадцать. И квартальная премия тридцать процентов.



– Спасибо, Виктор Павлович. Дмитриев, как всегда, не растерялся:



– Видите, ребята. У нас даже простой сборщик больше инженера зарабатывает.



После этого выступал Матвей Розов. Его выступление всегда страничку «Знаете ли вы» напоминало.



– Знаете ли вы, что впервые сдвоенный резец применил Петр Первый?



– Знаете ли вы, что английский премьер-министр Черчилль любил в свободное время поработать на токарном станке?



– Знаете ли вы, что есть оборудование, позволяющее работать под микроскопом?



– Что вода на висячие сады Семирамиды поднималась при помощи винта Архимеда? И если бы не было этого винта, воду надо было бы поднимать с помощью ста пятидесяти верблюдов. Сейчас винт Архимеда используется в каждой мясорубке.



И так далее, и тому подобное. Все жутко интересно, а вспомнить потом, что он говорил, практически невозможно.



Потом Дмитриев Бычкова представил. Вернее, просто показал:



– Это наш ГЛАВНЫЙ РАБОЧИЙ МЕХАНИК. Рабочий шестого разряда. А с ним даже членкоры советуются. В теории он ничего не понимает и формул не знает. И не мудрено. Там каждая формула длиной с полкилометра будет. Но все он чувствует и на любой вопрос ответить может. Он единственный на заводе, кому НИИ, поставляющий расчеты, разрешает чертежи менять. Они ему больше, чем себе, доверяют. Одних рацпредложений он четыре в месяц подает. Одно хитрее другого. А наше опытное производство для умного человека просто Клондайк. Что хочешь придумывай и предлагай. Лишь бы это прибыль давало. И один Бычков дал нам больше прибыли, чем весь электроремонтный цех. Говорить он не любит и, кажется, вообще не умеет. Поэтому вы просто на него посмотрите. Ты, Бычков, иди и просто постой на трибуне.



Бычков постоял. Я захлопал, и все вокруг зааплодировали.



Потом Дмитриев меня представил. Рассказал историю про меня и про спальный матрас. И закончил ее своим удивлением по поводу того, что лучшим сборщиком я оказался, а не какой-нибудь другой серьезный и достойный человек. С хорошим обликом и биографией. Я говорю:



– Серьезность, ребята, это еще не достоинство. Индюк тоже серьезный. А особенно баран. Но только был у нас на заводе такой случай. В механическом цехе. Вбивали в бетонную стенку костыли. Специальным таким пистолетом-молотком. Вкладывается в ствол костыль и пороховой патрон. Подносят пистолет к стенке – бабах – половина костыля в стене, половина персонала в обмороке. Цех огромный. Эхо от взрыва полчаса перекатывается. Вот пару раз пистолетчик бабахнул и третий раз приготовился. А тут по цеху идет комиссия. Нарядные такие, важные, в белых рубашках. Представили себе?



– Представили.



– Видим ясно…



– И вдруг как трахнет! Мы-то люди тренированные, привычные. Уже два выстрела пережили, и то у нас инструменты из рук попадали. А им-то, новичкам, каково? И тут кто-то как крикнет: «Ложись!» Ну и рухнули они, как подкошенные, в ужасе! Лежат, в себя приходят, потери подсчитывают. Одного, самого молодого, под руки увели. Да еще один наш электрик в обморок шлепнулся. Он в это время рубильник включил для точила. Он включил, и как бабахнет! Ему в голову пришло, что он завод взорвал. А за это спасибо не скажут. Потом наше начальство несколько суток рабочих допрашивало: «Кто крикнул?! Признавайтесь, а то хуже будет. Признавайтесь, добром просим». Но кричальщик не признался и, по-моему, правильно сделал. Из-за него всем начальникам в цехе так шею намяли, что они волей-неволей беднягу бы слопали. Механически. Где бы премии не дали, где бы в квартире отказали, где бы в самый дождь на картошку отправили. К чему я это говорю? А к тому, что в тот день производительность труда в цехе была самая высокая. Рабочие хохотали, мастера посмеивались, а начальник цеха сквозь зубы, но все-таки улыбался. Это и сказалось на выработке.



Или вот. Сейчас в сборочном цехе разрешили включать несерьезную музыку. И никто в приборах ничего не путает. И производительность у нас улучшается. Но самое главное вот что. Сколько бы вам про завод ни рассказывали, сколько бы экскурсий у вас ни было, ничего вы не узнаете про свою будущую работу. И выбрать место себе не сумеете. Я предлагаю организовать курсы для поступающих на наше предприятие. Или наоборот, для желающих бежать от него как можно дальше. И готов руководить этими курсами, потому что хорошо знаю завод. Объясняю я все очень толково. Вот пример. Что такое главный инженер? Каков его статус на заводе? Отвечаю формулой, пропорцией:



Отсюда:



На этом все кончилось. На обратном пути Дмитриев у меня спросил:



– Это кто же у нас комиссию на пол положил? Почему я ничего не знаю?



– Потому что до вашего сведения, Виктор Павлович, не все доводят. Уж больно вы человек крутой. Неожиданный и суровый. Неизвестно, чем этот доклад кончится. Это раз. А во-вторых, это я уложил. Так что учтите, Виктор Павлович. И когда вас в главк переведут, о чем слухи упорные ходят, делегаций по цехам не водите.



– А пошел бы ты! – сказал Дмитриев.



 



ГЛАВА N + 6 (Истоки источности и причины причинности)



– Дорогая бабушка и дорогой товарищ мой Топилин! Вот смотрите вы на меня и меня судите. И не за тем, чтобы самим сделать выводы и чему-нибудь научиться, а затем, чтобы меня изменить. Сохранить вы меня хотите и улучшить. А того не понимаете, что все это бесполезно. Потому что я в жизни не просто двигаюсь, а бегу перед паровозом, пытаясь спиной его остановить. А вагоны его гружены чугунными отливками. И задерживать меня бессмысленно. Я прошибу любое препятствие. Или расшибусь сам.



– На любой паровоз есть свой стрелочник! – сказала бабушка.



– И зря ты думаешь, что поезд столь неповоротлив, – заметил Топилин. – На нем и направо можно отправиться, и налево. И, между прочим, в обратную сторону. И никого еще не радовало, что машинист – дурачок.



– Во-первых, я и не машинист даже. А во-вторых, я далеко не дурачок.



– Ты у нас, конечно, светоч. Ну, просто маяк разума. Со знаком качества! Ну, да ладно, выкладывай свои выговоры и благодарности.



На очереди был:



 



ВЫГОВОР



за организацию дебоша при поездке на сбор картофеля.



 



Как-то получается, что начальство всегда от меня избавиться хочет. Больно много я приношу ему забот. Когда люди требуются на картошку или на склад овощи перебирать, моя фамилия первой называется. А на этих складах или картошке у меня опять приключения.



Тогда я был уже инженером. И вытурили меня на сбор картошки под Можайск сырой осенью.



Подогнали к проходной машины. Смотрю я, что за народ в них садится, и ужасаюсь. Или дети совсем – ученики, или довольно мрачного вида оболтусы. Дети трезвые, а оболтусы успели где-то под забором глотнуть, и в рюкзаках у них что-то звенит.



Время горячее. Каждый хороший работник на счету. Кого мастер отправит в подшефное село? Или учеников-малолеток, или разгильдяев-прогульщиков. Из инженеров никого. Только я да Майка Гаврилова из лаборатории гироскопов. Я у Майки спрашиваю:



– Ты чего это собралась? Видишь, какая здесь публика?



Она в ответ:



– Вижу. Когда мы в институте на картошку ездили, очень весело было. И здесь, думала, будет так же. Хотела от завода отдохнуть. Да, видно, не наотдыхаешься.



Приехали. Поселили нас в школе. Спросили:



– Кто умеет варить? Вышел один дядя мрачный.



– Я кухарничал.



Отвели его на кухню, показали, где котлы, где дрова. Но продуктов не дали.



– Завтра дадим, к обеду. Мы ваше начальство предупреждали, чтобы на первый день еду брали с собой. Сначала сами кормитесь, а уж потом за наш счет поправляться будете.



Пошли мы с Майкой грибы собирать… Возвращаемся к школе, а там дым коромыслом – в спортзале драка идет. Два здоровенных парня повара ухайдакивают. Оба пьяные, и дело у них не очень ладится. Один парень в тельняшке, а другой в гимнастерке на босу грудь в сапогах. А повар просто в трусах до колен. И лавки у них в ход идут, и ведра, и мотает их по матрасам от стенки к стенке. И окно они лавкой выколотили.



А вокруг по углам стоят юнцы, как на физкультуре, и смотрят. Кто с испугом, кто с недоумением. Оказалось, повар у этих двоих пол-литру украл из сапога. А это для них святое.



Гляжу, тот, который в гимнастерке, лопату схватил – и на повара. Сейчас у бедного последние мозги вышибут. Я с ходу кинулся, схватил могильщика поперек спины и бросил на матрас.



Он аж ошалел от удивления! Встал на ноги и на меня. Полутолкнул-полутреснул. Я от него шаром бильярдным лечу через класс. Делаю вид, что меня такой богатырь швырнул, хоть стенку прошибай! А сам в матросика как врежусь! И рухнули мы с ним. Только я понарошку, а он, бедняга, по-настоящему.



Удачно вышло. И матросика уложил, и гимнастерочник счастлив. Вот, мол, как я их, гадов, разбрасываю! А это важно, чтобы он в драке доволен был. Чтобы в нем злость зверская не пробудилась. Иначе конец.



Но тут повар в трусах тоже ко мне направляется с кулаками. Сообразил, что я теперь враг как бы общий. И матросик оклемался. Того гляди убьют.



Слава Богу, пьяные. Руками они машут, пролетают мимо с грохотом. А я тихо-тихо так к двери. И в коридор.



Настроение неприятное. Погулял с час, полтора. Что делать? Хоть вешайся. До станции двадцать километров. И что в городе скажешь? Жаловаться, что ли, на ребят? Так не вмешивался бы. Тоже мне – дружинник. Они тебя не трогали. Может, они каждый вечер так развлекаются. Заместо домино.



Делать нечего. Иду снова в класс. Но сам ноги держу в обратную сторону. Сердце где-то в кишках запуталось. Тут ко мне направляются двое. Один – матросик в тельняшке. Второй – парень, которого я раньше не видел. Что-то есть в нем спокойное, располагающее. Чем-то он диван или шкаф напоминает.



– Ты что, – спрашивает, – бить его хотел или разнимать? – и показывает на матросика.



Хотел я сострить, что бить. Хобби у меня такое: как увижу матросика – сразу набрасываюсь и по морде! Но дело под вечер, не до шуток.



– Разнимать, – говорю.



– Тогда так. Или ты простишь Степу, или дашь ему по морде.



– Я ни прощать не хочу, ни по морде давать.



– Тогда я сам ему въеду.



А Степа на него почтительно так посматривает и даже физиономию наполовину подставил. Лицо у него красивое, кудрявое, только очень неумное.



– Давайте завтра поговорим. Но парень на меня давит:



– Такие дела на завтра не откладываются. Или извини его, или бей.



Видно, пока меня не было, власть переменилась и шкаф-диван атаманом стал. Вокруг народ собирается. Получается как-то странно. Мне, вроде, навстречу идут, условия создают, морду подставляют, а я кочевряжусь, против коллектива выпендриваюсь.



– Хорошо. Считайте, что я его извинил. А завтра все равно поговорим.



На этом все легли спать. А утром поваром назначили меня. Вернее, попросили быть. И я согласился.



 



ГЛАВА N + 7 (Антиалкогольная – продолжение картофельной)



И вот как-то дело наладилось. Дали мне двух помощниц самых слабеньких, в поле бесполезных, и мы стали столовую в порядок приводить.



Все вымыли, вычистили. Столы протерли. На них полевые цветы в стаканах поставили.



На первый раз я в котел двойную порцию мяса положил. Целый чан какао приготовил и хлеба с маслом на столы выставил из расчета – ешь сколько хочешь.



Я знал, что люди голодные, как заключенные, придут.



И верно. Впервые за все время они наелись. И на меня стали с благодарностью смотреть.



Дальше совсем нормально стало.



Погода плохая. В школе холодно и сыро. А у меня на кухне тепло и чисто. И девчонки по вечерам ко мне потянулись во флигель. На уют и чистоту. Садятся на скамеечки, греются. Истории рассказывают.



Я, разумеется, бесплатно сидеть не даю. Мне одному трудно. Давайте помогайте картошку чистить. Вот они и работают. А за ними ребята потянулись. Кавалеры. Я их тоже запрягаю.



– Эй, ребята, – говорю. – Выделите парочку из пятерых – дрова позарез нужны.



Они скрипят, но парочки выделяют. Но больше всех я Степу уедал:



– А, моряк пришел! Степа, будь другом, помоги котел вычистить. Вас на флоте учили железки драить!



Он меня тихо ненавидел. И кухню обходил стороной.



Но зато в столовой у меня идеал. Клеенки блестят, и ромашки на столах. Еда вкусная. И всегда кофе и какао есть и хлеб свежий с маслом, для особо голодных. Так что вся публика ко мне сильно расположилась. Я даже хулиганить начал. Однажды говорю:



– Хотите, лекцию проведу с вами антиалкогольную? С демонстрацией?!



Дело в том, что выпивка у ребят не переводилась. Наберут они пару лишних мешков картошки и в город на грузовике. А там быстро мешки ликвидируют по схеме товар-деньги-товар. По этой марксистской схеме у них за один мешок две поллитры выходило.



Вот поэтому я однажды и говорю:



– Хотите, лекцию с вами проведу антиалкогольную? С демонстрацией? Я вам будут рассказывать, а желающий – пить.



Народ заинтересовался. Тем более – воскресенье, день отдыха, в поле идти не надо.



Выбрали мы свободный класс. Девушки и парни за партами расселись.



Бутылка водки у меня была припасена. И лекцию я продумал. Одного я боялся: выйдет атаман-шкаф, тот самый, который меня Степиной мордой угощал, или кто из его помощников – все, конец лекции с демонстрацией. Они и две бутылки выпьют на глазах у зрителей без особого вреда для организма. Только разрумянятся и есть захотят. И лекция не о вреде, а о пользе алкоголя получится.



Но тут я правильно все рассчитал. Никто из них даже за выпивку не захотел шутом становиться. А Степа-морячок клюнул. Давай – демонстрируй меня. Чихали мы на всяких пижонов.



Что же, о'кей. Я и начал.



– Нет, лично я не против выпивки. И сам люблю выпить, с удовольствием. Но штука она больно коварная. Сначала человек ею распоряжается, а потом она начинает им командовать. Возьмем, к примеру, Степу. И высокий он, и красивый. И остроумия не занимать. И, наверное, не одна девочка по нем сохнет. Разве не так?



– Так, так. Ты давай наливай. Начинай демонстрацию.



Налил я ему немного. Он хватанул.



– Хорошо пошла? – кричат из зала.



– Что надо. Эй, лектор, огурчиков нет?



– Нет, – говорю. – Я лекцию про выпивку читаю, а не про закуску. Итак, первые сто грамм действуют благотворно. Сосуды расширяются, человек румянится, настроение улучшается. Я бы даже сказал, что сто грамм – полезная штука. Особенно когда собрались малознакомые люди по важному делу и им надо контакт установить. Что, Степа, правильно я говорю?



– Правильно. Да больно много. Давай наливай еще.



– Не спеши, Степа. У нас же лекция, а не выпивка в подворотне.



– А что подворотня? – кричат опять из зала. – В подворотню люди не от радости идут! В кафе с рублем не пойдешь. А пивные позакрывали.



– В деревне и то лучше. Какая-нибудь бабка самогон гонит. У нее и выпивка, и закуска есть. И разговаривать можно хоть весь вечер.



Тут мой демонстрируемый окончательно расстроился:



– Чего я тут сижу? Давай наливай, душа просит.



Пришлось налить.



– Ну, как? – закричали из зала. – Захорошело?



– Стакан не проглоти!



– Оставь малость!



– Фиг вам, – говорит Степа. – Выходили бы, когда вас звали. Ну, давай, лектор, валяй дальше.



Я продолжаю:



– Сейчас Степа сказал золотые слова – душа просит. Точнее бы сказать, организм. И чем дальше, тем сильнее он просить начинает. И все сложнее с ним справиться. Все это мы сегодня увидим. Если, конечно, Степа от демонстрации не откажется. Серьезно, ты намерен работать?



– До победного конца! Из зала кричат:



– А утром продолжение будет? Про опохмелку?



– Нет, – говорю. – У нас лекция про алкоголь, а не про алкоголизм.



– Несправедливо! – кричат дружки. – Человек ведь завтра мучиться будет!!!



Девчонки кричат:



– Пусть мучается. Для науки. Один раз можно!



– Какой там один! Он каждый день пьяный! При нем можно целый институт держать антиалкогольный!



Но мужики несогласные:



– Слышь, лектор! Ты не все давай. Сто грамм оставь на утро!



Смотрю, моя лекция не туда пошла. Аудитория больше Степе сочувствует, чем мне. Хоть совсем закрывай эту антиводочную пропаганду. И никак моя беседа с опохмелки стронуться не может.



– Эй, – кричу, – когда вы тут сами гуляете, не больно-то вы про завтра думаете. А тут вдруг забеспокоились!



– Потому что обычно мы просто пьем. А здесь по науке. А по науке опохмеляться обязательно. Чтобы сердце не остановилось.



Я постарался разговор в другую сторону повернуть:



– Согласен. Может, действительно пьянство у нас как-то не так поставлено. (Спасибо Розову – главному говорильщику.) Не так организовано, как бесплатное лечение, например. То есть, не продумано. Может, нужно в городе позволить пенсионерам в подвалах пиво продавать и сосиски, как в Болгарии. Чтобы люди не в подворотне собирались побеседовать, а в кафе.



– А что? Давно пора. И от пенсионеров польза будет.



– А в домино там можно будет играть?



– Конечно.



– А в карты?



– Не знаю. Это же только предложение мое.



– А не знаешь, и говорить нечего, – вставляет Степа. – Наливай.



– Наливаю. Но сейчас речь не о том. Не о будущем. А о том, что у нас, заводских, ни одно собрание без выпивки не обходится. А ведь есть такие компании, где и без пьянства интересно. Я два раза попадал. Спор у них за столом такой стоял, что не до водки! Это аспиранты были, кибернетики.



– Ага… Понятно… У них денег нету…



– Вот они и спорят…



– Где деньги достать…



– Чтобы выпить. Тут Степа заговорил:



– Ты что, забыл? Давай наливай.



– Подожди, Степа, лекция только началась. Не опережай события.



– Да плевал я на твою лекцию! Нечего из меня мартышку делать! Наливай, твою мать!



Я к зрителям:



– Мне срочно ассистент нужен из желающих. Одному мне со Степой не справиться. Кто хочет?



Никто не хотел. И какая-то тревожность повисла в воздухе. Тут меня злость стала одолевать. В этих ситуациях ни за что не надо поддаваться событиям. Как только почуют, что ты в растерянности, начнут на тебя давить со страшной силой. Не зря американцы в инструкции по борьбе с наркоманами рекомендуют ночным прохожим: «Никогда не идите боязливо. Не имейте вид жертвы. А то вы можете действительно ею стать. Пусть боятся вас».



– Подожди, – говорю, – Степочка. Ты нам нервы тянул, и не раз. Теперь мы тебе потянем, раз вызвался в демонстрации участвовать, работай. Отрабатывай выпивку. А просто наклюкаться без меня можешь. Продолжаем лекцию… После большой дозы выпитого у человека замедляется реакция, появляются или благодушие, или повышенная агрессивность. Вот как сейчас у Степы. Язык у него заплетается. Ну-ка, Степа, попробуй сказать больше пятнадцати слов подряд.



– Да он и не знает столько!



– Сказали тоже! Он и двадцать знает.



– Матерных.



– Только связать не может.



– А пусть он стихотворение прочтет.



– Прочтешь, Степа?



– Отчего не прочитать. Есть такое стихотворение:



Вышли звери из трамвая,



Глядь, на улице пивная.



Огонек в пивной горит



И зверей туда манит.



Вот зашли, заняли столик.



Самый главный алкоголик -



Престарелый лев морской -



Говорит друзьям с тоской:



«Как напьюсь, всегда тоскую».



Лев в ответ: «Катись ты к…



Дальше читать?



Здесь не время тосковать!



Веселись, е-ена мать».



Дальше читать?



– Нет, не надо. Ты что-нибудь безматерное прочти.



Кажется, весы стали в мою сторону склоняться.



– Ну что, Степа, прочтешь ты что-нибудь для науки?



– Для науки, – говорит он зло, – я хотел бы кому-нибудь что-нибудь начистить. И начищу.



Видит Бог, не хотел я этого делать. Но пришлось. Налил я ему сто грамм и говорю:



– Агрессивность у подопытного Степы возросла. Соображаемость уменьшилась. Он просто рвется в бой. Угрожает представителям науки. Поэтому я предлагаю всем перейти в спортивный зал.



Там, по договоренности с учителем физкультуры, маты были на пол брошены и боксерские перчатки висели на гвоздике.



Как люди никогда не забывают окопы и атаки, так и я, наверное, никогда не забуду этот низкий деревенский, выкрашенный синим спортивный зал.



Все мои слушатели втянулись туда змеей и встали по стенкам.



– Итак, – сказал я, обращаясь к аудитории, – заключительная часть лекции – три раунда по три минуты: демонстрация агрессивности подопытного и потери координации. Между прочим, я не так уж и рвусь в бой. Если будут желающие заменить меня, милости прошу.



– И не вздумайте, – сказал им Степа. Желающих не было. Все ждали, что будет. Я протянул Степе перчатки.



– Ну, кто в боксе понимает? Вышло несколько учеников.



– Ты будешь его секундантом. А ты будешь моим. А судьей у нас будет Иван.



Мы надели перчатки. От Степы так и веяло ненавистью. Ножик бы ему, ножичек или цепь велосипедную.



«Ну, гад! Держись!» – это он так на меня смотрел.



Кроме Ивана, я на всякий случай устроил еще трех судей за столом. В том числе Майку Гаврилову. И поехало.



В первую же секунду собрался Степа и вмазал мне, чуть щеку не оторвал. Жилистый парень. И пьет, и курит уж сколько лет, а силы в нем на двоих десятиклассников хватит. И злобы в нем сколько хочешь, и подлости! Вот он – краса подворотни, гордость глухого переулка в разрезе и во всех проекциях.



Я пока в драку не лез. Все отбивался и уходил. Да только трудно это. Он, собака, чувствует, что я его не бью, и все нахальнее идет. Все наглее. И все труднее мне себя на грани игры удержать. Потому что он уже и локтем норовит ударить, и коленкой при случае. И вообще звереет. Сейчас кусаться начнет.



В перерыве я слышу, Степе что-то нашептывают. А он еле вздохнуть может. Вот-вот захлебнется от отсутствия воздуха. И специально для него перерыв затягивают. Пора кончать.



И точно. Отдохнул морячок и снова зверем на меня кинулся. И опять коленкой норовит ударить и головой по лицу. Пару раз я от него даже влетел в зрителей. Впрочем, может, это нарочно.



Потом я спокойно прицелился и в нужный момент выпад ему навстречу сделал. Когда он на меня бросился. То есть оба мы со всех своих молодых сил бедного Степу треснули. И лег мой демонстрируемый. А что ему оставалось делать? Чудес не бывает. Против науки бессилен даже самый горячий энтузиазм.



Тут и солнце зашло за тучи, и темно и мрачно стало в синем сельском спортивном зале…



Через час я вещи сложил – и на станцию. Понял я, что мои отношения со Степой добром не кончатся.



И верно, как мне рассказала потом Майка Гаврилова, он в этот вечер изрядный дебош учинил. С дракой, с битьем оконных переплетов и другими драматическими моментами.



А еще через несколько дней я выговор получил и лишение премии за самовольный отъезд.



Стали профкомовцы Степин дебош разбирать и выяснили, что это я его подпоил. А сам он никогда в жизни про водку не слыхивал. Так, догадывался, что она есть и что компрессы из нее делают. А чтобы в рот – ни-ни! Ох, не люблю я этих матросиков.ГЛАВА N + 8 (Как я в цирк ходил)



– Я понимаю, – сказала бабушка, – в таких условиях трудно быть любимцем коллектива.



И тут зазвонил телефон.



– Алло. Мне нужен Иван Бултых.



– Я вас слушаю.



– Это Кичалова. Мне очень неприятно с вами разговаривать, но, по служебному положению, я обязана это делать. Значит, завтра в четыре часа…



Я не дал ей договорить. Мой ернический механизм сработал быстрее пули. Я закричал:



– Марина Викторовна! Что вы говорите!



Вы же просто меня убиваете!!! Это особенно обидно слышать от вас. От человека, который всегда по-доброму относился ко мне, с хорошо скрытой симпатией!!! Она даже оторопела:



– Я к вам хорошо относилась?! Кто же это вам сказал?!



– Наши, наши сказали. Наши люди, Марина Викторовна, а они знают все!



– Да ничего подобного.



– Марина Викторовна, а я из-за вас в Циркконцерт поступил! Думал, где вы, там и правда! И вместо этого!..



Она поняла, что я просто ерничаю.



– Вам лечиться надобно. В общем, завтра в четыре часа в месткоме предварительный разбор дела. Я вас предупредила.



– Марина Викторовна! Я вам там назначаю свидание. Вы меня легко узнаете. Я буду самый застенчивый!!!



Ту-ту-ту-ту…



Почему, не знаю, но всегда преследует меня желание человека рассмешить. Еду я в автобусе, за городом. Сидит кондукторша, мрачная такая. Я ей деньги протягиваю.



– Девушка, дайте билетик. Если можно, получше, пожалуйста…



Она смотрит недоверчиво. А я поясняю так задушевно:



– Мне для больного. У них там с билетами зарез…



Или врач в поликлинике мне советует:



– В это ухо вам надо по вечерам ватку класть со спиртом или с водкой. Понятно?



– А в другое, – соглашаюсь я, – надо маленький бутербродик с колбасой.



Началось все в детстве. Вот, помню, во дворе у нас дворник со шлангом деревья поливает. Тут в дворницкой звонок. Зовут его к телефону. (Время тогда было тревожное, полное шпионов и диверсантов. И дворники, и другие плечистые люди с ними боролись. Немудрено, что тогда в каждой дворницкой был телефон. Особенно, если дворницкая стояла на правительственной трассе.) Значит, зовут его к телефону. Он кран закрутил и со шлангом в кабинет к себе входит, разговаривает: «Да, да, да, – говорит, – будет исполнено». И тут меня черт под руку толкает. Я к этому крантику – шасть и отворачиваю. В дворницкой ужас просто! Вода молотит по сторонам, как из брандспойта бьет, и все, кто там есть, один за одним на улицу вымываются:



– Караул! Диверсия!



А меня уже и след простыл. Не видел я этой радости. Бегом, бегом, через пустырь к Москве-реке, одежду на голову и вплавь на тот берег: поймают – убьют. Так зачем же я делал все?



И сейчас я порой думаю, а вот пойду я по улице, увижу, что дворник со шлангом в дворницкую к телефону идет – отверну я кран или нет? Отважусь или не отважусь – вот в чем вопрос. Наверное, нет. Сейчас бегаю не так быстро.



И все мне советовали в цирк идти. «Там тебе самое место». И пошел я в цирк. А вернее, в Циркконцерт. Пришел – и сразу к директору.



В списке заинтересованных лиц с указанием занимаемых постов, полезности и вредности для нашего дела, который я предоставил бабушке, про него было написано:



«Коликов Николай Николаевич. Лет 54. Образование высшее экономическое. Характер в общем-то доброжелательный. Категорически не любит принимать никаких решений. Все должно образоваться или рассосаться само собой. Вне работы – обычный компанейский человек. На работе – идеальный чиновник всех времен и народов – хорошо отлаженный передаточный механизм, шестерня. Давят сверху – передает давление вниз: мелочь внизу крутится. Давит снизу мелочь вроде меня – передает ее энергию вверх, чтобы начальство принимало решение. Десятый директор Циркконцерта. Все остальные держались здесь не больше года. Больно бойкое место».



Пришел я – и сразу к директору:



– Здравствуйте. Хочу к вам на работу поступить.



– Кем?



– Клоуном. Коверным.



– Какое у вас образование? Цирковое училище кончали? Эстрадную студию?



– Нет. Заочный авиационный, по автоматике.



– Может, вы к нам инженером пойдете? У нас аппаратура огромная и электрика сложная.



– Инженером не хочу.



– А что вы умеете делать?



– Как что? – спрашиваю.



– Умеете жонглировать? Стойку делать на руках? По проволоке ходить?



– Я людей смешить умею.



– В компании все умеют.



– Я могу и не в компании. В кабинете еще один товарищ сидел, мрачный такой, на бульдога похожий…



Мосалов Антон Савельевич. 56 лет. Главный режиссер. Образование среднее специальное. Стаж работы в цирке 15 лет. Пришел из армейской самодеятельности. Очень хозяйственный прикладной человек. Один из главных моих сторонников, если они вообще у меня возможны.



Вдруг он говорит:



– Если человек тридцати лет, с высшим образованием, инженер, утверждает, что он умеет смешить людей, я склонен ему верить. Давайте опыт проведем. Позовем сюда Сидорова – завхоза нашего. Иван Корнеевич в цирке у нас двадцать лет служит, а ни разу не улыбнулся даже. И пусть товарищ его рассмешит. Если сумеет, годится он в клоуны.



Директор согласился. Я тоже. Послали за Сидоровым. И еще народ прибежал смотреть, как я Сидорова смешить буду. Ждем.



Входит Сидоров. В синем халате. Ручищи огромные. В руках молоток, в зубах гвозди.



– Звали?



– Звали.



– Чего?



– Вот чего. Я, Иван Корнеевич, из всесоюзного журнала. Самого главного. Корреспондент. Нам на обложку снимок нужен «Под куполом цирка». Чтобы один силач восемь человек держал. Понятно? Он кивнул.



– Так вот. А ваш силач нижний подвел: и с женой скандалит, и сын у него запущенный – вчера в школе стекло разбил. Нельзя такому человеку на всесоюзную обложку. Не тянет он. Дирекция рекомендует на вас остановиться.



Иван Корнеевич оторопел.



– Будете вы, Иван Корнеевич, нижним силачом. Ну, как?



Он стал гвозди изо рта вытаскивать.



– И не спорьте, – говорю, – вы – лучший производственник. И в цирке дольше всех. И профсоюзная организация за вас горой. Так что все уже решено. Осталось только детали обсудить. Костюм у вас есть?



Иван Корнеевич тем временем гвозди вытащил.



– Нет у меня. Не приходилось.



– Значит, руководство обеспечит. Вам лучше какой: двубортный, вечерний, спецовочку или традиционное трико?



– Спецовочка сподручнее.



– Все ясно. Требования справедливые. Будет спецовка синяя с блестками в виде водопроводных гаек. Ничего? Дирекция берется?



– Берется. А что ж?



– Теперь, Иван Корнеевич, насчет восьми человек. Не мало ли для всесоюзной обложки? Может, до пятнадцати довести? За счет досаафовских активистов? И название есть хорошее, свежее – «ДОСААФ на высоте!»



Иван Корнеевич задумался. Я тоже.



– Хотя нет, – говорю. – Пятнадцать человек многовато – проволока не выдержит.



– Какая проволока? – насторожился Иван Корнеевич.



– Как какая? Под куполом. По которой вы с народом пойдете. Досаафовских активистов будете нести. Зря мы, что ли, вам спецовку заказывали?



– Пятнадцать человек она точно не выдержит! – вмешался директор. То ли в игру включился, то ли в нем свой Иван Корнеевич сидел.



– Не беда! – говорит Мосалов. – Мы ее втрое сплетем. Станет как рельса.



– Верно. Будете по ней еще тачку с песком везти. Но не это меня сейчас беспокоит. Как у вас, Иван Корнеевич, насчет галош?



– Каких таких галош?



– Обыкновенных, резиновых. По проволоке надо будет в галошах идти. Мы по ней ток пустим, чтобы светилась она на всю страну.



– Добудем галоши, – говорит Мосалов. – А Иван Корнеевич нас не подведет. Он у нас надежный производственник.



– Тогда по рукам. Значит, пару дней на репетиции, а потом я к вам с аппаратурой и с корреспондентами из-за рубежа. Все посторонние дела отложить!



– Как отложить? – говорит Иван Корнеевич. – А тес? У меня тес для помоста не пилимши. Кто ж его делать будет?



– Да? – спросил директор.



– Как это? Да этот – нижний акробат. С моральным обликом не нашим. Его на производство кинем.



– Его? – закричал Иван Корнеевич. – Да чтобы я этому бугаю свою циркулярку доверил?! Он же ее запорет. Да я потом буду двадцать дней по цирку зубья собирать! А что техника безопасности скажет? Ой, насмешили меня! Никогда в жизни я так не хохотал. Из-за какой-то обложки хотели новую пилу погубить! – повернулся и вышел.



Мрачный человек говорит тогда:



– Ну что. Выполнил он условия – Иван Корнеевич сам сказал – насмешили.



Директор не согласен:



– Это он только сказал – насмешил. А сам не засмеялся. Вот если бы он захохотал да зубы показал. Дело другое.



Тут я закипятился:



– Давайте еще раз вашего Сидорова. Не может быть, чтобы я человека развеселить не мог.



Вернули Сидорова.



– Иван Корнеевич, еще одно дело к вам есть. Нас часто ругают за то, что мы от жизни оторваны. Что ничего у нас о производстве в программе нет. О рабочем классе. Давайте это исправлять.



Иван Корнеевич насторожился. Что это сегодня все на него навалились?



– Давайте.



– Будете все-таки вы у нас выступать. Вынесите на арену станок трубозагибочный. Можете?



– Могу.



– Зажмете его в трубу. Сумеете?



– Сумею.



– И на глазах у всех станете трубу загибать. Или резьбу нарезать дюймовую.



Сидоров смотрит на меня настороженно. Не поймет – то ли шутка, то ли серьезный разговор. Но кругом вроде начальство.



– Почему дюймовую? У нас и метчиков таких нет.



– Значит, метрическую. Или мелкую. Это не важно. Дадим вам халат нейлоновый с блестками. А? Представляете: прическу сделаем «сэссон»! Музыка. Арена желтая, станок сверкает. Кругом прожектора! Женщины с цветами! Ваш халат переливается! Станок ревет! А под конец вы стойку на станке на одной руке делаете. Ноги у вас в стороны, а в зубах гаечный ключ! Как косточка!



Тут Иван Корнеевич как прыснет, даже гвoздики из него выскочили. Видно, представил себя со стороны на фоне женщин, ноги кверху, а в зубах гаечный ключ.



– Да ну вас! Делать вам нечего, только голову морочите.



И ушел. Мрачный человек говорит:



– А что? Это идея! Смешной номер получится, если клоун на сцене будет резьбу нарезать или дрова колоть. И кланяться, и на бис дрова в поленницу укладывать.



Они стали с директором это обсуждать.



– А мне-то как быть? Берете меня?



– Берем, берем, – отвечают. – Только нам ваша помощь понадобится. На нас в управлении кричать начнут, что мы инженеров в шуты переманиваем. Вам и их смешить придется. Сможете?



– А как же? Такого случая в жизни не было, чтобы я человека рассмешить не смог. Кроме моей бабушки.



– А почему?



– У нее зубы от смеха выскакивают. И под диван. Ищи потом.



– Ну, а как же вы их в управлении будете смешить?



– Я им загадку загадаю детскую.



– Какую же?



– Рыбка маленькая, а хвост большой, что это?



Они задумались.



– Ну и что это?



– Очередь за тюлькой.



Тут и мрачный человек дернулся. И у него зубы чуть не выскочили.



Ну, точно, как у моей бабушки! Им с ней встречаться нельзя. Перепутать могут.



После моего визита в цирк главный режиссер Мосалов Антон Савельевич взялся мне помочь.



Не могу сказать, чтобы он был человеком очень славным. Очень жестким человеком он был. В широких народных массах про таких говорят – смесь бульдога с мотоциклом. И своего он не упускал никогда. Но была в нем искорка божья – мыслить умел нестандартно и любил всякие отклонения от стереотипа, как в искусстве, так и в личной жизни.



Он пригласил меня к себе домой. Почему-то мы сидели на кухне. Он говорил:



– Наша организация гастрольная. Мы прокатываем готовых актеров. Поэтому взять… вас… тебя… на работу не имеем права. Но раз в году мы объявляем набор в нашу организацию. Берем людей с готовыми номерами, заменить стариков и сбежавших. В это время есть возможность проскочить. И получить хорошую ставку. Просматривает номера авторитетная комиссия с представителями из министерства. Все решается сразу. И мой совет тебе… вам… давай на ты – немедленно заняться подготовкой номера и его обкаткой…



…Я отправлю тебя к своему приятелю Дзюровскому. Он писатель, юморист. Бывший эстрадный автор. Просто так делать эстрадный номер его вряд ли заставишь. Это работа слишком трудоемкая и непочетная. Но мне, я думаю, он не откажет. Да и ты на него насядь. Может, что и выйдет.



Дальше он скупо и жестко мне все растолковал. Даже прирожденный актер должен привыкнуть работать на публике. Нужно перешагнуть через какой-то психологический барьер. Сделать этот шаг помогает опыт. Опять же начинать лучше на детях. Взрослые считают естественным состояние рассказывания и показывания чего-то детям. А далее удачный детский номер легко переносится на взрослую аудиторию. Так как взрослые – те же дети. Это его, Мосалова, теория, а может быть, даже диссертация. Я должен буду подтверждать ее на практике. Но гарантий нет. Так как юмор – край нехоженый, и все, что писали теоретики, или неверно для практического руководства, или мгновенно устаревает.



Вот так-то! А я-то думал, что все это шуточки.



– Производство юмора, – продолжал он, – это профессиональная работа. Но этой профессии никто не учит. А если учат, то на пальцах – преподают теорию в цирковом училище, а практике, умению создавать юмористические ситуации – фиг, не учит никто. Здесь главное препятствие – боязнь совершить ошибку, боязнь предстать в смешном виде. Очень трудно ее преодолеть при совершении поступка. И вот тебе мой совет. Сейчас надвигается лето, поезжай в пионерский лагерь вожатым. И работай там с детьми. Смеши их, развлекай, весели. Ты не будешь бояться сделать ошибку, потому что это дети. И ты научишься преодолению, научишься вытаскивать юмор из любой ситуации. Все задатки у тебя для этого есть. Сделаешь?



– Сделаю.



– Осенью тебя возьмем в наладчики аппаратуры, чтобы ты всю цирковую механику знал. И еще, клоуну репертуар нужен. Найди способ познакомиться с Дзюровским. Это наш автор. Без него еще ни один человек в настоящие люди не вышел.



 



ГЛАВА N + 9 (Дзюровский и эстрадные номера)



Когда я после совета Мосалова стал звонить Дзюровскому, он с первого же раза извинился и предупредил, что со временем у него плохо. И надо будет без обид несколько дней к нему пробиваться. Звонить каждый раз с утра и ждать свободного вечера.



Свободный вечер выдался после шестого звонка. Он попросил меня закупить бутылок десять пива и идти.



Дверь открыл он сам, и был он весь зеленый. Быстро взял пиво, налил стакан, выпил и мгновенно изменился лицом в лучшую сторону.



– Доработался до спазм, – сказал он. – Какой-то сумрак в голове. Или пиво, или водка помогают, или в футбол поиграть. Ну, все. Теперь отлегло. Давайте беседовать.



– Давайте. А то давайте в футбол играть.



– Это мысль. Мне это нравится. Сейчас мы устроим матч.



Юморист достал старую одежду для себя, а мне притащил кеды. Переодеваясь, он говорил:



– Антон Савельевич вас очень рекомендовал. Но я не уверен, что вам понравится то, что я предложу. Сможете ли вы это оценить. Кое-кому я предлагал – не поняли.



– Я толковый.



– Дело не в толковости. А в том, что юмор – профессия. И как врачам, так же и здесь: надо абсолютно доверять профессионалам. Или самому быть таковым.



– Согласен.



– Уже хорошо. Тогда прослушайте маленькую лекцию. Я вхожу в пятерку лучших эстрадных авторов. Мною создано много номеров, построенных не просто на тексте, а на форме, на приеме. Некоторые из них забыты, некоторые закатаны до дыр, но в свое время все были открытиями. Например, номер с музыкальной шарманкой. Вот она.



Он взял с полки детскую музыкальную шкатулку с ручкой.



– Крутишь за ручку, и сыплется мелодия.



Он покрутил. Послышалась мелодия:



– Эх, яблочко, куда ты ко… эх, яблочко, куда ты ко…



– Не хватает одной ноты. Чуть-чуть недоделано. Я, как купил ее, так сразу и номер изобрел. Выходил актер к микрофону и начинал играть: «Эх, яблочко, куда ты ко… Эх, яблочко, куда ты ко…» Люди понимают, в чем дело, и начинают улыбаться. Он поет: «И кто же это изобре..? Наверно, крупный инжене…» То есть под такой аккомпанемент хорошо петь о недоделках, халтуре:



А может, это просто бра..?



Да нет, наклейка первый со…



А может, выпустил дура..?



Да нет, Московский совнархо…



Эх, яблочко, куда ты ко..?



– Ёмкая штука, – сказал я. А он продолжил:



– Один колхозный агроно…



Он взял деревья всех сорто…



Скрестил по методу Лысе…



И сад колхозный облысе…



Понимаете? И таких номеров я придумал много. – Дзюровский говорил, одевался и звонил по телефону, собирая футболистов на площадку за мебельным магазином. И давал мне пояснения: – У нас смешные футболисты – один грузчик, три аспиранта, помощник министра, писатель, студент, инженер с сыном и доктор двух наук, то есть дважды доктор Виталька Юрашев. Все слои населения представлены.



– Кроме крестьян.



– Это еще неизвестно. У нас есть один человек, Черный Ящик, который за все время не сказал ни слова. Подошел и встал на ворота. С тех пор приходит каждый четверг. Даже не знаем точно, как его зовут. Вот он может оказаться кем угодно: крестьянином или космонавтом. А Виталька Юрашев, хоть и толстый, бегает, как лось, и забивает больше всех голов. Возьмите его на себя.



Мы вышли на улицу и пошли к мебельному. По дороге юморист говорил:



– Своим лучшим номером я считаю сказку, придуманную с залом. Я выхожу к ребятам (на взрослых страшно) и предлагаю им тут же на глазах сочинить сказочную историю. Они соглашаются. Дальше выходит приблизительно так:



«В одной деревне, ребята, жил-был…»



«Мальчик!»



«Девочка!»



«Старик со своей старухой.»



«Хорошо. И было ему сколько лет?»



«30… 60… 90!»



«Кто больше?»



«Тысяча лет!»



«А старухе?»



«Две тысячи!»



«Значит, выдержанная старуха была? Крепкая?»



«Точно!»



И так дальше по этой схеме: «Однажды пошел старик в лес. А в лесу жила злая-презлая… волчица… Баба-Яга… собака. Она говорит старику: „Сейчас я тебя съем“. А он в ответ: „Не ешь меня. Я принесу взамен себя что-нибудь съедобное. Я принесу тебе…“» Кричат: «Свою старуху». Я их урезониваю: «Что это вы какие кровожадные? Нет, не свою старуху я принесу, а что-нибудь другое, вкусное. Ну, хотя бы колбасу».



Вообще, такая сказка может завести куда угодно. В одном пионерском лагере мне ребята все какого-то Дмитриевского подсовывали. «И пошел Иван-царевич во дворец, а там сидит… Дмитриевский». Или: «И собрались все чудища вместе: Соловей-разбойник, Кощей Бессмертный, Баба-Яга, кот Баюн – и прилетел к ним из дальних краев сам Дмитриевский». Потом я узнал, что это был начальник лагеря. Он человек был разумный и не психовал. Но дурака дети бы и не подсунули.



Я ни в чем не возражал великому юмористу. Чем больше я буду с ним соглашаться, тем лучше ему покажусь. К тому же он говорил интересно и о вещах, мне практически незнакомых. Я только поддакивал.



Постепенно подходили футболисты и началась игра. Толстый Виталька Юрашев действительно играл неплохо. В его игре была система, на которую он нацеливал свою команду. Обычно он стоял в защите и, когда противники катились на него, ждал, чтобы мяч направили слабому игроку. Как правило, от таких игроков мяч хоть на полметра, но отскакивает, не прилипает к ноге. Доктор кидался на него, цапал мяч и летел вперед навстречу нападающему клину. Пока все затормозят да развернутся, он уже далеко впереди, да не один, а со студентом-молодцом на подхвате.



Я все это растолковал Дзюровскому, и мы применили контртактику. Стояли в защите. Глухо. Потом Дзюровский на Витальку шел, а я ждал, пока он кинет мяч студенту-молодцу. И уже сам соколом к тем воротам кидался.



Тогда Виталька новую тактику применил. Поставил Черный Ящик у наших ворот и через все поле ему пасовал. Народ горячий, все носятся, про Черный Ящик забывают. А Черный Ящик – человек холодный, как машина, стоит и ждет себе. Потом так безэмоционально по воротам бух – и штука.



Тогда мы другую контровую тактику изобрели… И так до двенадцати. И счет у нас был, как у дворовой ребятни: пятнадцать-двадцать один в пользу их. А потом еще одна игра «до гола» – один ноль в пользу нас. Короче, ничья.



После этого на площадке за лифтом мы по бутылке пива выпили, поговорили пять минут со всеми и снова к Дзюровскому пошли. Лекцию дослушивать. Великий юморист продолжал:



– А вот какой номер я считаю самым интересным за последнее время и хочу вам порекомендовать. Его придумал один киевский автор – Чиповецкий. Прочтите его письмо.



В этом письме меня касалось следующее: «…пьеса называется „Клоунада для детсада“… Тебе сейчас перескажу сюжет. В ней действуют заяц Федя и крокодил Гога. (Заметь, не Гена.) И клоун Борис. (Это тот самый больной актер.)



Так вот. Заяц Федя очень умный и веселый. Он делает зарядку, поет, точнее читает по слогам. У него своя собственная соска в виде морковки. Еще он показывает фокусы – достает у клоуна Бориса из-за пазухи и карманов вещи, игрушки, даже деньги. А худой крокодил Гога скучный и мрачный. Он не умеет читать и только любит зайцев. Особенно Федю. Но Феде это плохо, потому что все, что крокодилы любят, они съедают. И вот, когда Борис зазевался, крокодил проглотил зайца. То есть заяц исчез. С помощью ребят Борис догадывается, что Федя, видимо, внутри Гоги. Сам Гога гордо молчалив. Борис не теряется: берет две телефонные трубки и предлагает одну проглотить крокодилу. Таким образом, можно разговаривать с Федей. Тот сообщает, что, в общем-то, жить у Гоги в животе можно, но только там темно и скучно. Федя просит прислать ему электрическую лампочку. Гога не возражает, и лампочка запускается в живот. Теперь светло и видно, что у Гоги в животе страшный беспорядок и даже подмести нечем… Борис посылает Феде игрушки, предлагает желающим детям отправиться к Гоге в живот, поиграть с Федей.



Наконец Федя начинает бунтовать и просится в детский сад к ребятам. Гогу чуть не переворачивает от этого. Однако выпустить Федю он не может. Для этого надо его, Гогу, рассмешить. Тогда его пасть от хохота раскроется, и Федя сможет выйти. Борис предлагает ребятам устроить веселый концерт перед пастью Гоги. И дети начинают искренне выступать и смешить крокодила. Они становятся на четвереньки, на голову, показывают языки, читают стихи, танцуют, ездят на велосипедах. Но Гога, поскольку скудоумен, рассмеялся от совсем не смешной причины. Увидел красный нос или как ели бублик… Вот и все…»



– Ну как? – спросил Великий Юморист.



– Нужно переварить.



– Хорошо. Подумайте. И учтите, что один актер с двумя куклами делает чудо. Он не сам выступает перед детьми, а делает так, что выступает весь детский сад. Целиком. Ведь можно и воспитателей привлечь. Больше ничего вам и Савельичу предложить не могу. Это лучшее. И в случае отказа моя совесть чиста. А теперь давайте пить чай и просто беседовать.



В этот день я уже совсем серьезно начал понимать, что производство юмора – такой же вид человеческой деятельности, как и производство радиоприемников. Может быть, лишь менее управляемое и более интересное.



 



ГЛАВА N + 10 (В отпуск на всю жизнь)



Дальше мои поступательные в цирк события развивались так. Не знаю, откуда Антон Савельевич знал про пионерский лагерь, но совет он дал точнейший. И именно работа с детьми сделала меня настоящим клоуном.



В лагерь я попал просто. Насел на комитет комсомола. А они после курсов для поступающих школьников сильно меня уважали. Поговорил с Дмитриевым, что мне нужен отдых, а то шлепнусь от перегрузки. И, в конце концов, отправили меня в лагерь радистом и руководителем радиокружка за те же деньги.



По вечерам я ходил в младший отряд и беседовал с ребятами. Они мне загадывали загадки, рассказывали анекдоты, а я на них реагировал.



Я сделал большую куклу, бегемота, и назвал его Робертом. После крокодила Гены работать с крокодилом, глотающим зайцев, стало невозможно. А глупый и бестолковый бегемот мог глотать кого хочешь. Причем, не переваривая. Заяц мог сидеть в животе у глотателя сколь угодно долго.



Зайца звали Тузик. Это был сторожевой заяц. Он мог объекты охранять. Склады, там, или магазины. И если появлялись воришки или диверсанты, сторожевой Тузик немедленно кидался к начальству или в милицию.



– Здравствуйте, – говорил я малышам в сотый раз. – Это я. Это мой сторожевой Тузик. А это Роберт. Мне его хозяева на время дали, подержать. Они в отпуск уехали. Боюсь, как бы не на всю жизнь. И еще боюсь, как бы мой Тузик этого Роберта не поколотил.



– Чего?! – мрачно говорил Роберт. – Он меня? Да я… Тьфу!



Ноги я вставлял в ноги бегемота, одной рукой держал его голову с раскрывающейся пастью, а другой работал то зайцем Тузиком, то передними ногами Роберта. Я прикрепил к его туловищу крючки и мог фиксировать передние конечности в любом выразительном положении. Например, у носа.



– Не вытирай нос ногами, – говорил я.



– Чего?



– Не вытирай нос ногами.



– А чем?



– А тем, чем положено. Вот что у тебя в этом кармане?



– В э… этом? Дырка.



– А в этом?



– В этом мыло.



– Ну, а что должно быть в кармане у каждого культурного человека или зверя?



– У каждого?



– Угу.



– Батон.



– Какой еще батон?!



– С изюмом.



И шло у меня и ехало. Набирались кирпичи к будущим сценам. И дети смеялись, и я привыкал к аудитории. Ну, малыши! Во, малыши!



Ребята ко мне приставали:



– Пусть Роберт загадку отгадает.



– Какую?



– Не лает, не кусает, а в дом не пускает. Что это?



– Лифтерша, – с ходу отвечал Роберт.



– Не… Ниправильна!



– Правильно. Не лает? Не кусает? А в дом не войдешь.



– Это замок! За…мок!



– И за…ведующий!



– Какой заведующий?



– Базой. Он, знаете, почему в дом не пускает?



– Почему?



– У него вещей много. Украденных.



– А еще загадку можно загадывать?



– Давайте. Только что-нибудь простое. А то вы нас с Робертом измучаете.



– Кто его раздевает, тот слезы проливает?



– Это… сторож у магазина. С ружьем.



– Не сторож! – кричат.



– Значит медведь в шкуре. Попробуй его раздень.



– И не медведь, а лук. Лу-ук. Когда его чистят, все плачут.



– И когда сторожа чистят, все тоже плачут.



– Почему?



– Такой он худенький. Смотреть жалко.



Со старшими мы монтировали световые загорающиеся табло – цифры, всякие лозунги. Такая западная реклама для сельской местности. И стали выпускать каждодневный концерт по заявкам отличившихся пионеров.



Что интересно. В каждом лагере есть радиоузел. И никто толком не знает, как его использовать. Одни «Маяк» на всю округу запускают, последние известия пропагандируют. Другие сто раз любимую пластинку ставят. Скоро скворцы на Кобзона выучиваются. Третьи этот мощный рупор вместо горна используют. Короче, кричит репродуктор во всех лагерях, а все без толку.



Мы не так делали. Поставили почтовый ящик и попросили всех оставлять в нем заявки-письма. Кроме того, мой помощник из старших пионеров по вечерам обходил отряды и составлял список отличившихся ребят-молодцов, которых надо поощрить.



И у нас что-то вроде передачи «Здравствуй, товарищ» получилось. Нашу «Вечернюю Клязьму» весь лагерь с нетерпением ждал. Потому что у нас не только хвалебные заявки были, но и ругательные. Например: «Виталька Игнатов из первого отряда взял у меня ножик и до сих пор не отдает. Зажилил. Исполните, пожалуйста, для него песню „Рыжий, рыжий, конопатый“ и скажите, чтоб отдал».



Мы, разумеется, исполняли и говорили, чтоб отдал. Но, конечно, все заявки проверялись. И разведка должна была точно знать – брал ли Игнатов ножик и действительно ли он рыжий.



Когда от нас требовали песни, которых у нас не было, мы брали своего высококлассного баяниста и записывали с ним «Клен» Есенина или «Рябинушку». Иногда звали малышей, и они с важностью и надрывом пели «В нашу гавань заходили корабли». Правда, с некоторыми изменениями. Слова:



«В таверне веселились моряки,



Ой, ли!



И пили за здоровье атамана…» заменяли на:



«В таверне веселились моряки,



Ой, ли!



И пели за здоровье атамана…»



Мы много исполняли малоизвестных песен, таких как:



«Вовка, Володька, поднажми да дай!



Вовка, Володька, ты не отступай…»



Песня про Володьку-футболиста – любимца публики и про войну. Или таких как «Девушка с оленьими глазами», «Девушка из маленькой таверны», «Юнга Билл».



Прекрасный был у нас начальник лагеря! Просто поклон ему! Ни в чем не мешал. На любой риск благословлял и еще подзадоривал. Сам на педсовете отстаивал. Полная противоположность Тихомирову.



Но и радиоузел ему помогал, как никто. Не было большей силы воздействия на ребят, чем этот чертов орущий слова и песни динамик. Только просил начальник не работать на всю катушку при родителях и вообще выставлять все это дело как полную детскую самодеятельность.



Большое влияние оказал на меня начальник, партийный человек Иван Тимофеевич Крылов.



– Я никогда не разговариваю с подчиненными серьезно, – говорил он. – Я им все время лотереи устраиваю, чтобы сами учились думать, ко мне не бегали. Вот, например, вчера приходит повар: «Иван Тимофеевич, воды нет ни в одном кране. Что делать?»



– А врач сейчас где?



– Врач?.. На речку ушел с ребятами.



– Ну, в общем, пока его нет, возьми-ка пару ведер и добеги до болотца за изолятором. Там быстренько и набери. Чтоб никто не видел.



– Там?



– Ну да. Только лягушек выброси. А плавунцов оставь. В них витаминов много.



Но неприятности и здесь у меня были. Правда, потом они в благодарность вылились. И даже в ГРАМОТУ за образцовую работу радиорубки.



В нашем лагере, как и в каждом другом, все время паслись всякие делегации от завода: местком, профком и так далее. Районные и городские смотровые комиссии. А что? Есть возможность провести приятный день за городом. Ни забот, ни хлопот. Привезут тебя, накормят, напоят, а также самодеятельность покажут и домой увезут.



Чем лучше эти комиссии встречают, тем с большей охотой они вновь прикатить стараются.



Наш начальник поступал не так. Как только комиссия приедет, он немедленно запустит ее в ревизионную деятельность. По всем отрядам проведет, все планы и распорядки покажет. Ванные и туалеты продемонстрирует. Особо трудных ребят приведет для беседы. Объяснит, какого ему инвентаря не хватает. Проведет в изолятор, в бухгалтерию, на кухню. Соберет профсоюзные взносы и попросит на завод отвезти. И даже обед покажет… А если ему намекнут, что неплохо бы перекусить, мол… – ответит:



– Это верно. Неплохо. Да вот беда, у нас первый отряд на день раньше из похода вернулся. И все на кухне вчистую подмел. Нету ничего!.. Да вы не расстраивайтесь. Около станции прекрасная рабочая столовая есть ресторанного типа. Там перед электричкой и поедите.



– Как? А мы свою машину отпустили уже…



– А мы нашего шофера… Он пиво в столовой пьет. Ведь он сегодня уже три рейса в город сделал.



И вот однажды после такого обращения с очередной делегацией, в самое разочаровательное время, моя передача началась. Сначала все хорошо шло: Магомаев пел, Эдуард Хиль. И вдруг:



– Сейчас по просьбе ребят первого отряда разучим с вами легендарную песню «Мурка». Народ желает ее знать! Прослушайте сначала мелодию в исполнении аккордеона.



Заиграл аккордеон. Комиссия сделала стойку.



– Так, прослушали мелодию? Теперь записывайте слова первого куплета.



Комиссия за карандаши.



«Это все случилось



В городе Одессе,



Где котов немалое число.



Они тянут мясо



И крадут сосиски,



Если в этом деле повезло».



– Записали? Пишите дальше:



«Была с ними кошка,



Звали ее Мурка.



Кошка нехозяйскою была».



– Запомнили? Прослушайте этот куплет в исполнении вожатого третьего отряда Николая Александрова.



– А теперь в исполнении повара дяди Саши.



И сыпалась из репродуктора эта и другая белиберда.



Ну и врезала же мне комиссия! Если бы не директор товарищ Крылов, вылетел бы я из лагеря, как пробка. За пропаганду блатных вкусов и тлетворного влияния Запада.



Он отстоял меня перед дирекцией. А дирекция его любила и уважала, потому что сама имела детей, а дети любили этот лагерь… Да и текст, записанный комиссией, не очень пугал.



По вечерам я ходил в младший отряд и беседовал с ребятами. Они мне загадывали загадки, рассказывали анекдоты, а я на них реагировал. И шло у меня, и ехало. Набирались кирпичики к будущим сценам. И дети смеялись, и я привыкал к аудитории. Ну, малыши! Во, малыши! Ну, где такое услышишь?



«Один иностранец хотел узнать секрет сигарет „Дымок“. Он пришел на фабрику и говорит:



– Скажите мне секрет этих сигарет. Ему говорят:



– Не скажем.



– А я вам поезд подарю.



– Не скажем.



– Я вам два поезда подарю.



– Не скажем.



– Я вам три поезда подарю.



– Ладно, тогда скажем.



Повели его на фабрику. Там ползет конвейерная лента. С одной стороны на нее сыпят табак, с другой – навоз. Иностранец сказал:



– Очень хорошо. А то я думал, что там один только навоз».



Когда я буду умирать и мне буду задавать последние вопросы, на вопрос «Что, по-вашему, самое главное в жизни?» я отвечу: «Дети и космос. Космос и дети».



 



ГЛАВА N + 11 (Продолжение «Мурки»)



Итак, космос и дети. Космос и де… Конечно, мла… Потому что со старшими дело хуже. Старшие ребята, как я установил, бывают двух родов войск. (То есть просто двух родов. Войска тут ни при чем. Эти слова все время рядом стоят. Вот стереотип и срабатывает. А еще интереснее случается, когда рядом стоят два стереотипа: ЭТОТ БЕЗУМНЫЙ, БЕЗУМНЫЙ, БЕЗУМНЫЙ МИР ПОБЕДИТ БОЙНУ.)



Первый род, а вернее, тип старших ребят – это ребята, которые и от детей взяли все лучшее – товарищество, верность слову, стопроцентную доброжелательность к собеседнику, и от взрослых – умение принимать решения, ответственность за свои поступки, мужественность.



Второй тип – худший. Они от детей взяли все плохое: «Ухаживайте за нами, мы – дети, цветы жизни, мы – маленькие, нам все можно» и от взрослых – «Мы самые умные, нас нечего учить, курение – это наше личное дело, когда хотим, тогда и приходим в палату».



Именно таким был в нашем лагере первый отряд.



Им скучно. Занимайте их. А попробуй их займи, когда их, кроме танцев, ничего не занимает. Танцы при свечах, при костре, при поэзии Есенина, при вечере патриотической песни, при блинах с приглашением первого отряда вторым и второго первым.



Лица детские, а со спины – мужики мужиками. Прекрасные ребята, витаминами и хорошими продуктами напичканные.



Этакие недоросли подобрались. Верно про таких говорит детский народ: «Дети – цветы жизни… на могилах своих родителей».



И никто с ними справиться не мог. Один вожатый пиво пить начал с ними, на панибратство пошел, второй отказался через день, а третью, знаменитую, самую железную, через неделю с сердечным приступом увезли.



И стал я думать, чисто теоретически, чем бы я их взял? Чем бы я их занял? Как бы я с ними справился? Придумал.



– Давайте, – говорю, – футбол показательный, кувыркательный устроим.



– А как так?



– Так. Мальчики против девочек. Почти что танцы. Только на поле с мячом.



– Да мы же их!



– Под сто – ноль!



– А мы вас веревками свяжем! По двое или трое! Много вы набегаете!



– Э!!! Тогда они у нас выиграют!



– Ну и пусть. Дело не в выигрыше. Надо коллективный цирк устроить. Для зрителей. Падать нарочно, кувыркаться, орать. Поняли?



– Отлично!



Раз они клюнули, надо качать права. Нельзя такую штуку так запросто отдавать. Всегда в любом деле хоть немного, но следует поторговаться. Надо быть азиатами.



Золотое правило есть у собачников – не отдавать щенят бесплатно. Хоть два рубля, хоть три получают с нового владельца. Тогда щенок становится ценностью, товаром, и просто выбросить его жалко – ведь деньги плачены. Умру теперь вместе с этой кривоногой собакой, чтоб она сдохла!



Стал я торговаться: приготовьте форму, напишите смешное объявление, объявите по радио, придумайте и отработайте смешные трюки. Короче, заработали мои бестолочи!



Выбирали жюри, назначали призы за лучший гол, благороднейшего игрока, за самую интересную комбинацию.



Очень малышовые у нас были здоровяки. И на этой инфантильности я ехал. Им, во что бы то ни стало, хотелось все призы выиграть.



Дети и другие инфантилистические организации (типа фашистской) ни в чем не хотят уступать никому. Во всем должны быть на первом месте, все завоевать, получить. Это служит им подтверждением того, что их строй самый лучший, их методы самые верные.



Короче, и сам я работал, учился руководить зрелищем, и весь лагерь в напряжении держал. Надо было сделать так, чтобы за 60 минут никто, от последнего пионера до первого человека с кухни, с поля уйти не захотел.



Но зато зрелище, я вам скажу, было – закачаешься!



Светит солнце. Ярко одетые ребята и девчонки носятся по полю с жутким старанием. Стадион орет. А кто хочет – принимает участие в игре при помощи двух натянутых через все поле канатов. Бежит игрок, и в зависимости от того, чей – канат натягивается перед ним или опускается.



Много было сюрпризов. Ну хотя бы, что эти твердоногие соколы из первого отряда стали девчонок сносить, бить их веревкой в пояс. Поэтому немедленно веревки к ногам! А во время перерыва поменяли их на резиновые бинты.



Сам я на воротах стоял. И тоже в игру втянулся. Прыгал, как зверь, и под ноги бросался. И все время вместе со старшей вожатой. Я у нее на веревке, как сенбернар, был на привязи.



Как я кинусь к мячу, так ее и валит с ног. Пока повариха с кухни на помощь к ней не подошла. Тут я уже больше не рыпался.



Вот бы что по телевизору передавать! Проиграли мы: три – один. А с тех пор появилась у меня странная мечта: залить арену ртутью сантиметров на тридцать. Сверху масла веретеночного, чтобы пары ртути не пропускались. Прожектора на полную мощность. А на середине какую хочешь игру проводи – от борьбы нанайских мальчиков до ручного мяча и ртутного поло.



Через наших работников министерства культуры пробиться с таким делом трудно. И художественную ценность обоснуй, и технику безопасности соблюди, и фонды ртути выколоти, и средства раздобудь, и гарантии успеха приведи…



Господа капиталисты, заинтересуйтесь!ГЛАВА N + 12 (Бабушка долго думала…)



Но вернемся в нашу штаб-квартиру. После звонка Кичаловой бабушка долго думала, рисовала какие-то схемы, потом сделала короткое сообщение:



– Мне все больше и больше нравится твой Циркконцерт. Причем есть два варианта. Или они серьезно хотят разобраться в этом деле, что делает им честь. Или они чрезвычайно заинтересованы в том, чтобы избавиться от вашей милости. Но тогда они делают ошибку за ошибкой. Чем больше людей будет вовлечено в это дело, тем меньше шансов остается поступить волюнтаристски. Каждый лишний день до суда работает на нас. Он делает ситуацию не крайне скандальной, а обычной. К ней привыкают и не ждут крайних мер.



– Значит, выгоднее завтра не явиться. Потянуть.



– Ни в коем случае. Нельзя их раздражать. Надо и явиться, и потянуть. А твой Тихомиров наверняка не явится. И это будет его ошибкой. И главное, – продолжала она, – тебе надо выявить критерии.



– Какие критерии?



– Вот такие. Ты обвиняешь Тихомирова в отсутствии чувства юмора. Говоришь, что он боится всего нового. Так вот спроси, чем такие вещи доказываются. Может быть, тестами на остроумие. Может быть, тем, что отклоненные им вещи были где-то напечатаны. Короче, узнай, каких от тебя ждут доказательств. И могут ли они вообще быть у тебя?



– Так они и сказали, – вмешался Топилин. – Что же они – дурачки?



– Не надо о них заранее плохо думать. Кроме того, что они начальство, я еще не вижу ни одного довода против них. А решение будут принимать все-таки они. И решение не из легких. И единственное, что мы можем сделать, это убедить их принять правильное решение.



Тихомиров ошибки не сделал. Явился на предварительный разбор. В синем костюме, седой и с орденскими планками.



Вместе с ним были Кичалова Марина Викторовна, Мосалов, директор и профкомовский босс Северьянцев.



Лицо пятое – Северьянцев Борис Павлович. Режиссер. Поставил несколько хороших спектаклей и номеров. Очень хочет всемирно прославиться и совсем не хочет с кем-либо ссориться. Вежлив. Скорее гибок, чем тверд. Член всех комиссий, заседаний, пленумов, правлений, семинаров. Везде заместитель председателя или вице-президент. С точки зрения всемирной справедливости человек все-таки полезный. В суде, очевидно, защитник.



Они молча вошли и сели, не глядя на меня. А мне было не до критериев. Я бултыхался среди них один, как в проруби. Просто находиться в этой недружественной биомассе и то было трудно.



– По сложившемуся у нас ритуалу, – сказал Северьянцев, – перед заседанием товарищеского суда мы должны устроить предварительный разбор. Может быть, за это время Бултых понял неблаговидность своего поступка и готов принести любую компенсацию или извинения.



Все смотрят на меня. А, черт! Может, действительно извиниться?



– Ни в коем случае! Никаких извинений быть не может, – сказал Тихомиров. – Мой пост доверен мне не Бултыхом. Он доверен мне партией. И не ему давать оценку моей работе.



Он трагически помолчал и продожил:



– Может быть, я работаю плохо. Может быть, репертуар, который я засылаю на эстраду, слишком строг. Но пока никто еще ни в пошлости, ни в политических отклонениях, ни в критиканстве нас не обвинял. Так или иначе, выходку Бултыха я считаю оскорблением, дерзостным хулиганством, за которое он должен понести ответ. Мало того, наказание его должно послужить уроком другим хунвейбинам и кляузникам, возомнившим себя вершителями судеб.



Была долгая-предолгая пауза, во время которой я делал выводы.



– Что вы скажете, Бултых? – обратился ко мне Северьянцев.



– Я совершенно согласен с Афанасием Сергеевичем. Никаких извинений быть не может! Пусть все решит суд.



Заседание суда было назначено на 22-е число на три часа.



Из дверей я полетел к бабушке докладывать обстановку.



– Ну, что ты скажешь?



– Ничего. Раз ты стал хунвейбином, дело приобретает политическую окраску.



– А что это значит?



– Опять же ничего. Просто нужно обратиться к специалисту. То есть к твоему Штирлицу.



И верно! Как же я сам позабыл? Я сразу же позвонил по телефону своему секретному боссу и попросил срочного свидания. Будем с ним вечером кататься на машине по городу и просчитывать варианты.



По-моему, у каждого человека должен быть свой секретный босс. Босс – счетно-решающее устройство. Со своим я на одном заводе познакомился. Он там лекцию читал в устном журнале о политическом равновесии сил во всем мире и у нас. А я выступал после него. И еще дурака валял за сценой, всех пародировал, смешил, чем ему сильно понравился.



Он – большой начальник в Гостелерадио. У него кабинет, секретарша, машина, и держится он солидно. Но что-то осталось в нем от человека, воспитанного улицей. И относится он к своему номенклатурному положению с чрезвычайной иронией.



Однажды на трассе, посыпанной свежим гравием, я сцепился с кагебешником Поляковым. Он просто внаглую подрезал всех, обгонял, выезжая на встречную полосу. И пулеметом бил гравием по окнам.



Я тогда включил фары и гудок и прилепился к нему на своих «Жигулях». Пять минут он это терпел. Потом выскочил из машины и сунул мне в лицо свое удостоверение.



Пришлось отцепиться.



Но мальчик был непростой. На ближайшем посту ГАИ он сообщил, что это я, а не он, хулиганил. И еще добавил там, что не только он служит в КГБ, но и его папа Поляков – генерал КГБ.



Я тогда решил написать письмо в партком Комитета об этом инциденте и о хамстве кагебешника.



Письмо кончалось так: «Прошу намекнуть этому Полякову, а заодно и его отцу-генералу, что звание офицера КГБ обязывает человека быть в десять раз вежливее простого жителя страны».



Мой Штирлиц пытался меня отговорить:



– Такое письмо ничего тебе, кроме неприятностей, не принесет. Оно и просто опасное. Ну, да ладно. Ты все равно по-своему сделаешь. Тогда пошли копию в партком КГБ. Это тебя обезопасит.



Через несколько лет я понял, что, может быть, он спас меня таким советом. Генералы КГБ – это не армейские генералы. У них и мораль кагебешная, то есть никакая. А возможности огромные.



Так или иначе, мой секретный босс любит играть в мои игры, учит меня. А потом по результатам смотрит – толково или бестолково мне советовал. И ему практика политической деятельности, и мне польза. И вообще, он ко мне уже привык и даже, кажется, без меня скучает.



Я ему позвонил:



– Здравствуйте. Нам с вами необходимо встретиться. По крайней мере, так считает народ. Если у вас все в порядке.



– Народ – это вы?



– Нет. Это я и бабушка.



– Что-нибудь важное?



– Боюсь, что да.



– Ладно. До вечера. Только позвоните мне для контроля.



Вечер. Звонок для контроля. И вот подъезжает машина.



– Садись, – сказал босс и открыл мне дверцу. – Поехали, Володя.



Машина побрела по вечернему городу. Володя, кучерявый шофер-хулиган, одним глазом на дорогу смотрел, другим на меня косился.



– Ну, – спросил босс, – во что мы соизволили влипнуть?



Я рассказал. Толково и коротко.



– Более чем занятно, – откомментировал он. – Но в этот раз, кажется, Иван Николаевич, тебе крышка. Если вы выкрутитесь, молодой человек, я буду удивлен.



Тут я психанул:



– Что, уже ни одного честного дела сделать нельзя, чтобы тебя за идиота не считали?



Пауза.



– Да только я все равно выиграю! Пауза.



– Я в этом не уверен. Понимаешь, ты никак не можешь оценить среду, в которой ты живешь. А она очень, просто чрезвычайно косная. Вот представь себе, что какой-то великий начальник даст тебе весь цирк под управление. Тебе кажется, что все пойдет по-новому. Ты сделаешь шикарные программы европейского уровня. Привлечешь лучших юмористов, актеров, укротителей. Правильно?



– Правильно.



– И начнется новая жизнь. Которая, может быть, повлияет на другие цирки и эстрады. Так?



– Так.



– Так вот запомни – после первого же представления от зрителей пойдут возмущенные письма в ЦК. «Не надо нам такой новизны», «Нам не нужны бессодержательные программы», «Где патриотизм и любовь к Родине?»



– Насчет нового цирка не знаю, а в моем случае что-то может получиться.



– А вдруг? Смешной ты юноша! Ладно, расскажи нам с Володей что-нибудь веселое. А то мы с ним измучились. Он в машине, я в аппарате государственном. Расскажи, как тебя когда-нибудь куда-нибудь не туда занесло. А потом поразмышляем.



Что верно, то верно. Именно несет меня всегда. Но, что удивительно, несет меня всегда не по течению, а против. Вот вам, пожалуйста, типичная и яркая история.



 



ГЛАВА N + 13 (Выговор за шутовство в государственном учреждении города Чистоомута)



Наш завод был завод опытный. Он осваивал новые автопилоты, налаживал технологический процесс, а потом передавал на другие заводы для серийного производства. И всю дорогу наши на этих заводах целыми командами крутились.



Дмитриев часто ездил и меня с собой брал. Как инженера и сборщика. Я был очень для него удобным. И собирать приборы мог своими руками, и чертежи читал. И вот оказался я как-то в городе Чистоомуте. В командировке.



Иду я по улице. Вижу: рыбный магазин. Ну, нечего мне делать в рыбном магазине! Живу я в гостинице, кормлюсь в ресторане, задаром мне этой трески не надо или хека.



А все-таки несет меня туда. Захожу.



Смотрю – селедка продается. Прекраснейшая селедка! Один человек ее покупает. И говорит:



– Заверните, пожалуйста!



– Не во что.



– Как же я ее понесу? – кричит он. – Она же ведь мокрая!



– Как хотите, так и несите. Нет бумаги у нас.



– Безобразие!!! – кричит человек.



Тут я понял, зачем меня в магазин занесло. И тоже стал возмущаться:



– Странный покупатель пошел, – говорю. – Ему селедку дают, а он бумаги требует! Сегодня ему селедку заверни, завтра веревочкой перевяжи. А послезавтра он захочет, чтобы ему селедку на дом доставили. Так ведь до чего докатиться можно? До коммунизма полного! Нет, с такими людьми нам с горторгом не по пути. Дайте мне семь штук самых красивых. А бумаги не надо!



Взял я три штуки в одну руку, четыре – в другую и пошел против течения на улицу. Иду, сам не знаю куда. Вдруг вижу вывеску:



 



УПРАВЛЕНИЕ ТОРГОМ ГОРОДА ЧИСТООМУТА.



 



Вот то, что мне надо. Вхожу, спрашиваю:



– Где тут у вас главный начальник сидит? Бывший…



– На втором этаже пятая комната. Только он не бывший, а всегдатошний. Он пять лет уже у нас.



Стал я раздеваться. Как пальто снять? Я гардеробщице говорю:



– Вы селедку подержите, пока я один рукав сниму, а потом мы поменяемся.



Она видит, человек одет хорошо, не скандалит, не ссорится. Селедку принес. Мало ли что: может, человек подарок хочет сделать начальнику или комиссия какая селедочная. Она и предлагает:



– Идите прямо в пальто. Прямо в кабинете и снимете.



Пошел я в кабинет к начальнику т. Григорьеву Н. К. Секретарша спрашивает:



– Вы почему в пальто? У нас совещание.



– А я, – отвечаю, – именно на это совещание и пришел.



– А это что?



– Это я образцы принес. Стала она меня раздевать. Три селедки взяла – я руку аккуратно вытащил. Потом вторую так же. Так и стоим. Три селедки у нее, четыре – у меня.



– Как про вас доложить?



– Иван Бултых из центра.



– Знакомая фамилия, – говорит.



– А как же? Очень известная фамилия. В широких общественных кругах общественности.



– А что с образцами делать?



– Помогите мне их занести. Вошли мы в кабинет.



– Николай Константинович, к вам товарищ Бултых с образцами.



Тов. Григорьев Н. К. встал. Смотрит на меня. Я с селедками. Две в одной руке, две в другой. Секретарша тоже с сельдью развесной в разных руках. Из одной они вместе выскальзывали.



– Давайте знакомиться. Подержите, пожалуйста.



И селедку ему протягиваю, чтобы руку освободить для приветствия. Он селедки взял, со мной поздоровался. Секретарша свои образцы кому-то передала и к телефону бегом. Только два человека в кабинете остались, селедкой не охваченные. Я им каждому по селедке протянул:



– Посмотрите, как вам это нравится? Они взяли. Стали рассматривать. Теперь все в кабинете стоят, селедки за хвосты держат. Положить нельзя: мокрая она, сочная, а выбросить жалко – селедка прекрасная.



– Зачем вы их принесли? – говорит начальник торга. – Что за образцы? Ничего не понимаю.



– Это образцы того, как у вас в городе торгуют неправильно.



Тов. Григорьев Н. К. понял все.



– А если у нас в городе бумаги нет? – говорит. – Может такое быть?



– А может такое быть, чтобы в городе электричества не было или воды?



– Сравнили тоже! Без электричества и воды жизнь сейчас немыслима.



– Я считаю, что и без бумаги жизнь сейчас немыслима. А если мне надо с этой селедкой в автобусе ехать или в самолете? А если у меня свидание назначено с девушкой? Мне так и сидеть с селедкой за хвостики?



И ушел.



Но самое смешное – эта селедка ко мне вернулась вечером. Сижу я в номере. Входит Дмитриев. А она у него в руках. Правда, не такая уже сочная.



– Привет, шут! Знаешь, где мне этот подарок вручили? В горкоме партии. И велели тебе передать со строгим выговором за шутовство в государственном учреждении. Что прикажешь делать?



– Ничего. Скажите, не на чем выговор писать – бумаги нет в городе.



Так и не расстался я с селедкой. Отдал дежурной по этажу. Через два дня бумаги в этом городе завались стало.



– Селедки не было! – вставил засекреченный босс.



– И селедка была. Только не было спокойствия в моей душе. Почему это мне влетело, а не товарищу Григорьеву Н. К. за такую безбумажную торговлю.



– Смотрите на него, Володя, смотрите внимательно. Этот человек недоволен своей судьбой. А у меня такое впечатление, что он имеет величайший блат не только на земле, но, может быть, и выше! Я все смотрю, когда он голову сломит, а ему все сходит с рук. И шутовство, и самодеятельность на арене, и пятое, и десятое, и одиннадцатое! Ну, ладно. В таких ситуациях, как с вашим Тихомировым, есть одно правило: враги. Его враги. Потому что они твои друзья. С них и надо начинать.



Умница босс! Я сразу подумал – ДЗЮРОВСКИЙ!



– Дальше! Как чиновник он неуязвим. На работу приходит, водку не пьет, не дерется, руководит. И ваш Циркконцерт, судя по прессе, процветает. Поэтому победить его можно не по социальным, а по моральным категориям. По деревенским, человеческим понятиям – плохой работник, ненадежный товарищ, только себя уважающий человек. И в этой ситуации, если ты просто удерживаешься, считай, что ты выиграл. Вы несовместимы. Раз ты остался, он рано или поздно уйдет. Поэтому переходи к обороне. И третье, сейчас каждая порочащая тебя информация для них на вес золота. Можешь опередить их. Дать им что-нибудь заглотать. Типа разгневанного заявления зрителей, родителей, пенсионеров или, как ты говоришь, широких общественных слоев общественности.



 



РАЗГНЕВАННОЕ ЗАЯВЛЕНИЕ



общественности Аривидерского целинного края Ничерноземной средней полосы



Как нам это ни печально, сообщаем вам принципиальную правду. Нидавно к нам приезжала цирковая агитбригада так называемой московской эстрады цирка. В этой отличной, можно сказать, замечательной традициями бригаде, нас поразил слабостью и неидеологической направленностю рипиртуар якобы лжекомика Бултыха. Зал, конечно, смеется при помощи дешевых словесных ухищрений. Но после окончания люди ничего не выносят. Еще он строит рипиртуар на материалах местных газет, а значит, неутвержденный в центре. Его клоунский наряд явно кричащего толка…



Да ну их. Не умею я писать от имени населения местности. Да и чем-то это всамделишную анонимку напоминает. А впрочем, покажу главному «идеологу» – пусть она эту линию разрабатывает.



Займусь-ка я Дзюровским. Если он включится – это будет самая сильная фигура. Человек он отчаянный, непрограммируемый и честный.



 



ГЛАВА N + 14 (На суде никто у нас не лишний)



Вот уже несколько вечеров обсуждаем мы втроем положение. Вырабатываем стратегию. Вернее, не столько мы ее вырабатываем, сколько меня прорабатываем.



Это неплохо. До сих пор сидит во мне комплекс инженера. Все-то я себя со своей всесоюзной славой и заработком на друзей-инженеров меряю. Имею ли я право на такое количество свободного времени? На такую квартиру? Полезна ли моя деятельность не только для меня самого? И чем больше неприятных слов скажут мне мои милые, тем больше я буду рад.



– Бабуся! – кричу я. – Подай мне, пожалуйста, телефон.



– Да он же у тебя в комнате!



– А я на проволоке!



Бабушка подает мне телефонный аппарат и говорит:



– Когда война начнется, тебе непременно надо будет в лес идти.



– В партизаны, что ль?



– Нет, в обезьяны. Ты уже вполне созрел для жизни на ветке.



– Бабушка, бабушка, Вера Петровна, вот ты опять ругаешься, не даешь мне житья, надрываешь мое бедное сердце. А я ведь не просто на проволоке болтаюсь. Я общественное мнение формирую. Гласность – вот наша сила. Никаких личных целей я не преследую. И любой человек, имеющий отношение к цирку, должен знать мою точку зрения. Вот послушай, бабушка.



– Алло, привет, старик! Знаешь, какую я кашу заварил? Ничего не слышал? Ну, я тебя порадую. Я с Тихомировым сцепился. Он такой гад! Ради своего места кем угодно пожертвует… Знаешь, почему тебя за рубеж не пустили? Он на худсовете сказал, что твой репертуар идеологически не очень выдержан… Нет, ты ошибаешься, это не его право. Его право – формировать нам репертуар, а он взял себе право давать нам оценки – советские мы или не советские. Он все перевернул с ног на голову. Не он приносит нам сценки, тексты, интермедии, а мы ему. А он кочевряжится, говорит, что они вредные. Очень удобная и выгодная позиция! Да, вопрос более чем сложный. Вот и приходи на суд, разбираться.



– Я думаю, что с Тихомировым ты все-таки прав, – говорит бабуля. – И меня все больше и больше убеждают в этом точные формулировки. Займись ими.



– Займемся, бабушка… Алло, можно Петрова?! Хорошо… Не об этом… Помните сценку, которую нам Дзюровский предложил? Про слона. Топилин сторожа играл, а я хотел слона украсть и на запчасти пустить… Тихомиров сказал, что это сатира. Этим должен «Фитиль» заниматься, «Крокодил», а не цирк. Что это пародия на «Берегись автомобиля» и подрыв советского кинематографа… Помните, я по вашему совету еще Топилина отвлекал и в патроны сахарный песок сыпал вместо соли…



Ой! Один неверный жест, и я чуть-чуть не грохнулся с проволоки вместе с телефоном.



– Ну все, до встречи!



И снова жонгляж и баланс. Если я высококлассный специалист, я не пропаду. В любой системе ценят специалистов. Даже очень кляузных и скандальных!



– Бабушка, а ты меня чем порадуешь? Какие меры принимает генеральный штаб?



– Вот, – сказала она. – Эта штучка нам пригодится.



– Что это?



– Приглашение на товарищеский ужин. Сто экземпляров купила.



Читаю:



«Уважаемый (ая, ые)…, приглашаем тебя (вас, всех вас) на товарищеский ужин по случаю… Ужин состоится в помещении… по адресу… Начало товарищеского ужина… Форма одежды…



С уважением…»



– Самое, конечно, время, бабусенька, нам товарищеские ужины устраивать на сто персон, когда у нас товарищеский суд на носу…



И тут же я дотумкал:



– Ай да бабушка! Ай да светлая голова! Неправильно наша страна, то есть родина, делает. Не на тех людей ориентируется. Она все о молодежи печется. А надо бабушек воспитывать. Сто тысяч таких бабушек, как моя, и мы перевернем Советский Союз! Всю промышленность и сельское хозяйство поставим на ноги!



– Понял теперь?



– Таперича понял, таперича ясно мне. Умница моя бабушка! Раз мы правы – надо как можно больше людей в это дело включить! Чем больше людей участвуют, тем меньше возможность сделать ошибку. Прописная, никому не известная истина со времен Юлия Цезаря.



Если все это выразить формулой, наверное, получится: где:



K – коэффициент объективности; ? – количество людей, заинтересованных в совершении ошибки;



M – количество людей, не заинтересованных в совершении ошибки; ? – вероятность ошибки.



Если переносить эту формулу на суд, то? – это прокурор, а М – количество присяжных заседателей, K – скорее всего, настрой судьи. Мне кажется, K всегда больше единицы.



С такой точки зрения я стал заполнять пригласительные билеты. Фамилии вписывать и «ужин» на «суд» заменять:



«Уважаемый Сергей Николаевич! Приглашаем Вас и всех вас на товарищеский суд по случаю того, что клоун Иван Бултых предложил своему начальнику Тихомирову уволиться как бесполезному. Суд состоится по адресу: Светлаевский пер., 11.



Ваше присутствие желательно для справедливости.



Начало товарищеского суда в 15.00. Форма одежды торжественная.



С уважением, подсудимый И. Бултых».



Сергей Николаевич Носач – автор-исполнитель цирковых куплетов. Уж ему-то Тихомиров поперек горла стоит:



– Импровизировать на сцене нельзя. Неизвестно, куда это заведет…



– Городское начальство высмеивать не следует. Будет плохая пресса…



– Про большую химию ни слова. Она сейчас на щите…



– О сексе ни намека. К нам десятиклассники ходят…



– Про пьяниц нельзя. На наших концертах иностранцы бывают… Они могут подумать, что в России все еще пьют…



– О чем же можно петь?



– О производственной дисциплине. Что некоторые ее недостаточно высоко повышают. А некоторые «иногда кое-где у нас порой» немного понижают.



А Сергей Николаевич к успеху привык. К тому, что публика ахает иной раз от его намеков и выводов. Я просто поражался, как при таких условиях, на пустом месте можно сделать что-то смешное.



Вот черноморские куплеты:



– Все, что хочешь, есть на пляже:



Пробки и бутылки даже,



И глядят в бинокли турки,



Как в песке лежат окурки.



Про черствый хлеб в Новороссийске:



– То ли глупость, то ли мода -



К огорчению народа



Вынимают из печей



Хлеб чуть тверже кирпичей.



Ничего особенного, но и ничего крамольного. А Тихомиров велит эти строчки в двадцати инстанциях согласовывать.



– А в управлении пляжей вы были? А что торговое управление говорит? Понятно. И все-таки мы эти попевочки снимем. У вас есть куплеты про телевизор.



– Да им же тридцать лет!



– Стало быть, проверенные. Здесь их еще не знают.



– Но мы же можем помочь горожанам.



– А можем навредить. Это дело серьезное. Пусть им «Фитиль» занимается или «Крокодил». Мы – концертная организация, а не госконтроль.



Так что у Сергея Николаевича при имени Афанасия Сергеевича по лицу судороги идут. Он со своими куплетами будет не лишний. И вообще – на суде у нас никто не лишний…



Заполняем билеты дальше:



«Уважаемый тов. Дзюровский, приглашаем Вас…»



«Уважаемые сотрудники журнала „Эстрада и цирк“, родные! Приглашаем всех вас…»



В городском саду играет духовой оркестр…



На скамейке подсудимых нет свободных мест…



Теперь это эстрадная народная песня.



 



ГЛАВА N + 15 (О биопротивниках, биобратьях и биосестрах-хозяйках)



Вечером Топилин принес приятное известие – приемная комиссия циркового училища согласилась на меня посмотреть. Значит, если все будет хорошо, я смогу получить документ, заменяющий в данном случае цирковой диплом.



А еще подошла очередь ВОЗМУЩЁННОГО ПИСЬМА сестры хозяйки и группы отдыхающих дома отдыха «Звёздочка» г. Ногинска.



Вступление. Не знаю почему, но очень меня тревожит Марина Викторовна Кичалова. Заместительница Тихомирова… Холодная светская тетенька. Если Тихомиров – мой враг социальный, то она – неизвестно какой. Биологический, что ли.



Я не знаю, как это объяснить, но каждая наша реплика друг друга раздражает. И даже в одной комнате нам находиться неприятно и нет никакой возможности.



Мне кажется, я всем добро приношу. По крайней мере, стараюсь. А есть люди, которые так и мечтают ближнему зло сделать. Сделают и радуются, будто долг какой выполнили. Я таких людей за версту чувствую. А они меня. Между нами сразу как бы искра проскакивает. И сразу вспыхивает ненависть.



Приехал я однажды в дом отдыха авиационной промышленности «Пилот». И обратил внимание на дежурную по корпусу. Причесанная, аккуратная вся, а глаза холодные, и от самой так ненавистью к окружающим и разит.



Если у человека нога болит, она его на верхний этаж отправляет. Молодежь с гитарой обязательно к скандальным старушкам подселит. Гитаристы шуметь хотят, а старушкам покой нужен и воля. Значит, скандал будет. А дежурной этого и хочется. Может, даже подсознательно.



Чистота в корпусе идеальная, не придерешься. А телевизор в холле не работает: так тише.



Стол для настольного тенниса есть, а ракеток и шариков нет: незачем вам играть, вы отдыхать приехали.



В одиннадцать входная дверь на замок. Если кто задержался в лесу или на прогулке по реке, она его минут сорок стучать заставит, чтобы он весь корпус перебудил.



Люди мимо нее тихо ходят, как мышки. В чем-то себя виноватыми чувствуют. Я ей говорю:



– А почему у вас телевизор не работает?



– Потому что его сломали такие, как вы, отдыхающие.



– А разве мастера вызвать нельзя?



– Вам делать нечего, вы и вызывайте. А у меня вон какой корпус на руках!



– Можно я его сам починю?



– Ишь, чинильщик нашелся. Я потом всю жизнь не расплачусь. Не мешайте мне работать. Я ведомости на простыни составляю.



«Нет, – думаю, – неправда тут. Никто у такой не решится телевизоры ломать, кому жизнь дорога. Сама она это сделала, чтобы не мешали ей».



Решил я ее на три минуты из холла вывести. А там разберемся – зря, что ли, я лучший сборщик?



Нашел я одного старичка, отъезжающего.



– Помогите, – говорю.



– Как?



– Очень просто. Мы вам мелом подметки намажем и пустим мимо нее по паркету. Вы – на выход и в лес. Как только она глаза от стола оторвет, она по следам тигром кинется. Такой случай отдыхающему скандал закатить! А пока она бегать будет, я мигом телевизор починю.



Старичок так переживал, так боялся, что пять шариков валерьянки выпил, пока ему башмаки мелом мазали. Но уж больно она ему нервы портила во время отдыха.



Он говорит:



– А как же я из комнаты своей выйду? Она сразу увидит, откуда следы идут. Ведь душу вытрясет. Удавит.



– Нет, не допустим мы такого промаха. Взяли мы старичка под руки, в коридор вынесли и пустили его. Сами скорее к столу дежурной – горизонт загораживаем.



Старичок пролетел как ошпаренный на улицу, по асфальтовой дорожке и в лес.



Поплутал там, ноги о траву вычистил и назад. На весь вечер спрятался в мужском туалете скандал пережидать.



А она подняла голову – видит следы на ковре. Глаза у нее зажглись, бросила она свои простыни и по следам!



Я к телевизору. В момент крышку снял – смотрю. Вижу, все в порядке, машина – идеал. Лишь одной лампы нет и предохранитель вытащен. Где они? Не дай Бог, стол заперт.



Бегом к столу. Слава тебе Господи, открыт! Как увидела она следы грязные на ковре, все на свете забыла от радости.



Открываю ящик – лежат! В коробочке со скрепками и ластиками. И шары для пинг-понга там, и ракетки. Я их скорее вынул и на диван положил. А сам к телевизору. Лампу вставил, предохранитель ввернул, антенну на место и включил его на всю ивановскую.



Тут и она бежит. Глаза от следов не отрывает. Не нашла в лесу старичка, пошла смотреть не куда, а откуда следы идут. Вся пунцовая, пятнами покрытая, и на тебе – такой удар: телевизор работает!



Прошла она до конца следов – ничего не понимает. С неба, что ли, человек упал? Или он сначала по потолку шел, ноги выбелил? Вернулась назад злее прежнего. На телевизор и не глядит.



– Это кто в мой ящик лазил? Кто мой стол открывал? Может, здесь воры есть? Может, мне милицию вызвать?



Я стойку сделал. (Дело-то выиграно.)



– Вызывайте, – говорю. – Есть среди нас воры. Лампы из телевизоров у отдыхающих крадут. Ракетки от пинг-понга прячут, чтобы ими потом спекулировать, наживаться за счет дома отдыха.



Конечно, она не думала спекулировать. Только с ней по-другому нельзя: в самом деле милицию вызовет. А тут притухла – видит, дело как-то не так оборачивается.



Замолкла и села за стол. А злость от нее так и идет волнами.



И началась у нас с тех пор война не на жизнь, а на смерть.



Стала она за мной следить, поджидать, когда я ошибку сделаю. То ли вернусь поздно, то ли стакан с киселем уроню на ковер, то ли, дай Бог радости, пьяным напьюсь.



Я в таких случаях люблю опережать события, хотя я отдыхать приехал, а не воевать.



Пошел я в магазин, купил пузырек с тушью, кисти и большой кусок целлофановой пленки. Несу мимо нее, чтобы она видела.



– Что это у вас? – спрашивает.



– Да вот, хочу стенгазету выпустить. Рисовать буду.



– Нечего в комнатах рисовать! В лесу рисуйте. Вы всю скатерть перемажете.



– А я ее сниму.



– Значит, помнете. Я говорю:



– Давайте, я сначала что-нибудь перемажу или помну, вы тогда и действуйте. А то я еще ничего не сделал, а уже ругани получил за двоих.



И в комнату ушел.



Потом я взял пленку, выкрасил ее тушью и положил на стол. А рядом пузырек опрокинутый. Получилось: будто огромная клякса на столе. К пузырьку и к кляксе я ниточку привязал, а конец ее за окно выбросил. Ключ дежурной оставил и ушел. Встал под окном рыбу ловить.



Только я за дверь, она ключ достала и в комнату. Увидела кляксу, обрадовалась и бегом директора вызывать. Она к телефону, а я ниточку потянул и кляксу вытащил.



Иду к себе в комнату, а дверь заперта. Я стою жду.



– Дайте, – говорю, – ключ от моей комнаты.



– Незачем вам в эту комнату ходить. Вас выселять будут.



– Это за что?



– За то, что вы мебель государственную портите. Да еще заплатите в тройном размере. Я сразу поняла, что вы за фрукт. Только я и не таких видела!



Подошел директор и еще народ. Она говорит:



– Посмотрите, Ксенофонт Ильич, каким он вредительством занимается! – и дверь открывает.



Ксенофонт Ильич глядит: никакого тебе вредительства, чистая скатерть, все прибрано. Он на нее уставился. А она не может понять, что случилось.



– Только что здесь клякса была на весь стол. И графин разбитый. Я сама видела.



Это ей, конечно, почудилось. Но уж больно хотелось меня проучить. А получилось – наоборот. Я говорю:



– Никакой кляксы здесь не было. А вот бумажник был. И в нем тысяча рублей.



Она даже опешила:



– Зачем вам в доме отдыха тысяча рублей?



– Как зачем? За мебель платить государственную. В тройном размере. Вам же ничего не стоит диван пилой перепилить, а потом сказать, что это отдыхающие сделали.



Тут Ксенофонт Ильич передо мною извинился:



– Она, конечно, строгая, но работник замечательный. Смотрите, какая чистота у нее.



– Точно, – говорю, – как в больнице, чистота. А строгость, как в тюрьме. От такой чистоты люди здесь не поправляются, а как свечки тают.



Он говорит:



– Не может быть!



Пошли мы с ним в главный корпус. Подняли списки отдыхающих – и точно. Во всех корпусах люди выздоравливают, а здесь – все наоборот. Кто на три килограмма похудел, кто на два, а кто и на все четыре. Кто на голову жаловался, после отдыха и на сердце жаловаться стал.



– Вот так-то, – говорю. – К ней надо толстых поселять и здоровых, чтобы худели. – И ушел.



А директор сел и задумался.



 



***



 



– А если тебе все это показалось? – спросила бабушка. – Может, она прекрасный работник. А ты разгильдяй, и у тебя на нее идиосинкразия? Может быть, ты зря травил хорошую женщину?



– Она, наверное, так и считает. И доказательств у меня почти никаких. Только нам в одном здании тесно, и любому видно, что она меня ненавидит! Потом я никогда бы не стал ее судить один. Все тридцать отдыхающих были против нее, и все мне помогали. И, в-третьих, как только ты увидишь Марину Викторовну, тебе все станет ясно!



Эту речь я произнес, стоя на проволоке. И Топилин сказал:



– А ведь это мысль!



– Что мысль?



– Мысль – тебе выступать на тросе.



– Действительно, мысль. А как же его натянуть? Мы что же, придем пораньше и начнем оформлять зал суда в нужном нам духе? Как для зрелища?



– Именно так! – сказала бабушка.



– Не дадут.



– Значит, перехитрим. И таким образом возникло следующее дело.ГЛАВА N + 16 (Посещение родного завода)



Я позвонил Дмитриеву и сказал, что мне необходимо с ним встретиться. Как ни странно, Дмитриев обрадовался звонку:



– А, знаменитость! Звезда эстрады и цирка! Что – соскучился или дело есть?



– И соскучился, и дело есть.



– Приходи к одиннадцати ровно. Это мертвое время. Утренние хлопоты кончились, дневные еще не начались, мы с тобой спокойно побеседуем. Только на завод ко мне не просись.



– Ну что вы, Виктор Павлович, скорее вас к нам на эстраду потянет, чем меня к вам инженером-технологом.



И вот иду я. Иду выспанный, не торопясь. И вокруг меня покой разлит, никто стометровку не сдает. Все давно уже в цехах. Благодать! Благодатушка! А бывало, я шел сюда по утрам чуть не плача.



Дмитриев, вопреки обещанию, был занят, и видно, серьезно. А мне позарез нужно было с Бычковым поговорить. Я по секретарскому списку позвонил в наладочный цех.



Трубку взял кто-то из технологов.



– Алло. Юстировка?



– Юстировка.



– Какой у вас номер поста?



– Четырнадцатый.



– Какой туда телефон?



– Тридцать четыре двадцать.



– Кто на посту?



– Кажется, Лаврентьев. Звоню на пост. Отвечают:



– Пост четырнадцатый слушает.



– Пост четырнадцатый слушает?



– Пост четырнадцатый слушает.



– Вот что, Лаврентьев. Сейчас в цех пойдут два человека. Один в халате, другой без халата. Пропуск не спрашивать, пропустить. Вести наблюдение.



– У нас без халатов нельзя.



– Ему можно. Это наш разведчик на практике. На обратном пути обоих обыскать. Того, который в халате, задержать. Все понял?



– Так точно.



Я подождал, пока в цех направится кто-нибудь в белом халате, и присоединился. Это был инженер из телеметрической лаборатории Тарарыев. Я смутно знал его по старым временам.



В цехе было много знакомых людей и нововведений, но мне было не до них. Я старался не проходить в недра цеха, чтобы меня было видно с пятнадцатого поста. И сразу направился к Бычкову. Он работал не один. У него за это время появилось что-то вроде мини-КБ.



У нас состоялся такой диалог – я говорил, а он понимал.



– Здравствуйте, можно вас на минутку. Смотрит.



– Подойдем на секунду к окну. Идем.



– Видите – противоположную пятиэтажку красят.



Видит.



– Корзина поднимается двумя лебедками. Они в ней закреплены. Каждая центнер весит. А нельзя ли такой механизм для натягивания троса портативным сделать? Хоть из меди, хоть из платины? Чтобы трос, как струна, натягивался. Два дома шестиэтажных я связал или два троллейбуса, ручку, как у спиннинга, покрутил… и они притянулись. И чтобы все устройство было не больше пивной кружки.



Он на полсекунды задумался.



– И чтобы особый крепеж был на тросиках. Чтобы можно было не только троллейбусы тащить, но и провисшие канаты натягивать.



Люди типа Бычкова думать не умеют. Даже задумываться. У них голова как-то так устроена, что они решение находят мгновенно. Или никогда. Если их сразу не осенило, хоть сто лет они будут решать, ничего не придумают. Но, как правило, таких людей осеняет сразу же. И в самых сложных случаях! И решение они находят оптимальное по всем составляющим. Будто в голове у такого человека целое КБ сидит. И полугодовую работу делает в секунду. С четвертью.



Когда глаза у него прояснились, я понял – решение готово.



– Можно я в конце дня вам позвоню? У вас есть домашний телефон?



– Запишите.



Сразу после обыска я к Дмитриеву пошел. Он меня встретил в кабинете агрессивно:



– Где это ты застрял?.. То есть вы… Тьфу ты! И так и так неловко. Секретарша моя тебя с полчаса уже как видела.



– Я к Бычкову заходил.



– В секретный цех? Как же тебе удалось?



– Виктор Павлович! Есть сотни способов пройти через вооруженный и самый бдительный контроль. Есть тысяча способов для выноса с производства всего, чего угодно. Но доводить эти знания до сведения начальства опасно и вредно.



– Это верно, – согласился Дмитриев. – Я тебе как постороннему скажу. У нас на днях сверлильный станок пропал из литейки и цветной телевизор из клуба. Ну, как?!



– Ничего!



– А у соседей умельцы лошадь украли и двухлучевой осциллограф немецкий для проверки переходных процессов.



Тут я на манер Бычкова ничего не сказал, только глаза затуманил. А он продолжал:



– Кому эта лошадь понадобилась в городе, и как ее через проходную провели?! Уму непостижимо! Там у них инспектор из МУРа вторую неделю народ спрашивает, глаза с неба отвести не может, все вопрошает. Электронный сторож у них. Охрана военизированная. Так нет тебе – пропала лошадь со всем парадным одеянием и сбруей. А кучер запил.



– А я знаю, как они лошадь вывели.



– Ну и как?



– Они ей портфель дали, берет напялили и под видом Куценки провели.



Тут Дмитриев грохнул. Потому что был у нас общий с соседями куратор из министерства – Куценко. Очень на лошадь походил лицом и ладом. Кое-кто говорил, что он в молодости хорошим актером был – лошадь играл в кинофильме «Чапаев». Так хорошо играл, что его потом чуть-чуть в табун не отдали.



Я у Дмитриева спросил:



– А у вас инспектор из МУРа глаза к небу не держит?



– Зачем он нам? Сами разберемся.



– Но ведь пропажа?



– Никакой пропажи нет. Мы этот станок в металлолом списали. В черный металл.



– А цветной телевизор в цветной металл?!



– Не скажу! У начальства тоже должны быть секреты.



– А по-моему, нет. Гласность в работе ведомств. Вот главный лозунг «Недели». Я имею в виду газету.



– Если ты за гласность, скажи, как прошел в закрытый цех?



– Ругаться не будете?



– Нет.



– Есть много способов. Можно подойти и начать менять шпингалеты в двери – верхний на нижний. Как будто ты из столярки. Можно прийти и давать приказ читать об усилении режима и непропускании посторонних. «Прочли? Распишитесь. Начальник на месте? Его тоже надо ознакомить». И проходишь в цех. А лучше – когда у постового телефон на стене, как сегодня. Я с соседнего аппарата позвонил, он трубку хвать и кричит: «Пост номер четырнадцать слушает». Я говорю строгим голосом: «Пост номер четырнадцать слушает?» – «Слушает». – «Это пост номер четырнадцать?» – «Пост номер четырнадцать слушает». – «Никаких нарушений нет?» – «Нет никаких». – «Очень хорошо. Кто на посту?» – «Пантелеев». – «Очень хорошо. Слушай, Пантелеев, сейчас к тебе двое подойдут, один иностранец – под видом нашего, другой наш под видом иностранца. Он часто ходит. Так вот, документов не спрашивать. Внимательно следить. На обратном пути нашего задержать. До моего распоряжения. Вопросов нет?» – «Так точно». – «Об исполнении доложить». – «Будет сделано». Кому доложить? Чего доложить? Не важно. Будет сделано. Раз иностранец, раз строгим голосом. Раз вопросов больше нет.



Теперь Дмитриев глаза вытаращил, как тот инспектор из МУРа.



– Неужто прошел?



– Так точно.



– А второй?



– Его держат. До особого распоряжения.



– Кто же это?



– Тарарыев из телеметрической лаборатории.



– Такой мордастенький? Заместитель начальника.



– Он самый.



Дмитриев сразу за телефон схватился:



– Как туда звонить? Он набрал номер:



– Алло. Это кто у телефона?.. Подозрительный задержан?! Немедленно доставить его к начальнику охраны. Под пистолетом. Сказать, что взят по приказу неизвестного голоса. Пост никому не сдавать. Запереть к чертовой матери.



Потом он вмиг успокоился и спросил у меня:



– С чем пожаловал?



Я ему рассказал несколько эпизодов, связанных со мной. О юморе, о детях, о холуйстве.



– А что от меня требуется?



– Лебедка портативная.



– Зачем?



Я объяснил. Он уперся:



– У нас завод авиаприборный, а не изобретательская лавочка. Не выйдет.



– Виктор Павлович, но ведь такая штука и в производстве понадобится.



– Когда понадобится, тогда и изобретем… А сколько этот твой Тихомиров получает? Какой оклад?



– Триста пятьдесят.



– А сколько у него народу в подчинении? За что он отвечает?



– Я да Топилин. Да еще куплетистов пара. Да заместительница его. А отвечает он за две гастрольные программы. Только за тексты.



Тут Дмитриев взвился:



– Да у меня за такие деньги одних рабочих десять тысяч! Да я за каждую аварию в ответе! А план?! А госиспытания?! А министерство на шее?! Ну, я ему дам!.. А может, эта штука в ширпотребе понадобится? От нас сейчас ширпотреб требуют.



Вот что значит равная оплата за неравный труд!



– Еще как. Если подъемного крана нет, ею можно что хочешь на высоту тащить. Хоть груз, хоть колокол для церкви. Антенны телевизионные ставить в деревнях.



– А машину можно вытаскивать?



– Хоть грузовик. Привяжи к дереву и тащи.



– Заманчиво. Интересно, а есть она на Западе? Посмотреть бы образец.



Я решил похвастать:



– Представляете, такой штуки даже у проклятых капиталистов нет.



– Да? – насторожился Дмитриев. – А может, и нам не надо?



– Надо, обязательно надо. Есть такие на Западе. При их-то перепроизводстве не может не быть. Пойду в научную библиотеку, принесу фотоснимки.



– Это другое дело, – сказал главный. – И еще вот что, организуй нам письмо какое-нибудь об этой лебедке. От кого хочешь, хоть от жэка своего. Хоть от группы нуждающихся колхозников. Нуждающихся в лебедках, разумеется.



– А от комитета комсомола цирка можно?



– Это идея. Только адресуй в наш комитет. Они на меня выйдут. А я уже буду как будто по их просьбе решать. И фотоснимки западные приложи.



Дело было сделано. И я ушел, унося впечатление о деловых и дружеских качествах главного инженера. И некоторое недоумение о себе самом. Ну, зачем я подставил бедного Тарарыева? Ну, зачем? А просто так, с ним получалось веселее.



Вечером я узнал, что слушание переносится. Тихомиров со дня на день ждет звания «Заслуженный деятель искусств РСФСР».



Черт его знает – хорошо это или плохо. Слава Богу, что товарищеские билеты не успели разослать.



 



ГЛАВА N + 17 (Нужны ли нам такие номера?)



Чем опасна газетная заметка? Тем, что она печатается в официальном издании. Газета «Советская культура» – орган министерства культуры. Значит, как думает корреспондент Кошкин, так думает и все министерство во главе со своим славным руководством. (И вся страна.)



А славное руководство, может быть, и не знает о корреспонденции тов. Кошкина. Более того, оно может иметь совсем другую точку зрения.



Порой мне кажется, что министерство культуры и не подозревает о существовании этого всезнающего Кошкина, выражающего точку зрения этого всемогущего министерства.



Однако корреспонденция, в этот раз Собакина, в «Омской правде» изрядно поломала мне ребра. Ведь за каждым ее словом стоял Омский обком партии.



Итак, случилось это в Омске. Бабушка стала читать:



 



НУЖНЫ ЛИ НАМ ТАКИЕ НОМЕРА?



В клубе военного городка идет елочное представление. Идет день, идет два. Радостные и нарядные дети смотрят спектакль, получают подарки и расходятся по домам, полные ярких впечатлений о новогоднем празднике.



Спектакль подготовлен Омской филармонией, продуман до мелочей от гардероба, где с детьми начинает работать затейник, до теплого помещения для родителей, ожидающих малышей. Но…



Почему-то без этого «но» кое-что у нас еще никогда не обходится… Но… заболевает Дед Мороз. Смену ему вовремя не подготовили, и на детскую площадку приглашаются «варяги».



Администрация клуба не нашла ничего лучшего, чем предложить роль Деда Мороза заезжей знаменитости – цирковому клоуну Ивану Бултыху…



Ретроспекция. Работаем мы в Омске. Вдруг приходит администратор из филармонии:



– Спасите, ради Бога! Пожар!



– Что такое?!



– Дед Мороз заболел.



– Ага… понятно. «Заболел ваш дедушка».



А администратор наседает:



– Выручайте, друзья. Как сольный концерт оформим – три ставки. Билеты на все спектакли проданы. И роль небольшая. Иначе мы пропали. Попробуй сейчас найти дедушку. И потом, это же для детей. Ей-богу, халтура неплохая.



На эстрадном языке любое выступление не по графику называется «халтурой». Даже если оно во Дворце съездов. Ну, я и рискнул.



…цирковому клоуну Ивану Бултыху. И зрелище будто подменили.



Вместо стройного, продуманного спектакля детям предлагается шумная затея с полным разбалтыванием ребят, затасканными эстрадными приемами, с набором древних плоских шуточек.



Дед Мороз поет на сцене, притопывает ногами и разве только не ходит на руках. Этим подрывается вера ребят в фольклор, в народные традиции.



И что удивительно: двух «старых» персонажей – Простуду и Ветер в Голове – словно подменили. Раньше хорошо игравшие актеры стали заигрывать с залом, паясничать, как на эстраде. В результате выходящие из клуба дети поют их песенки. Песенки отрицательных персонажей! Вот вам образец:



В трусишках зайка серенький



Под елочкой лежал…



Хотелось бы, чтобы администрация филармонии в дальнейшем не проводила столь рискованных экспериментов.



– Ну и как? – спросила бабушка. – Что мне об этом думать?



– Ничего. Глупая бумага глупого человека из газеты.



– Они все врут, – сказал Топилин. – Представление было очень смешным.



– Да и документ смешной, – сказала бабуся. – Но представление на стол не положишь, а заметка – вот!



– Я не уверен, бабушка, что она у них есть, – сказал я. – А во-вторых, у меня есть противоядие.



– Заметка у них есть, не сомневайся, – решила старушка. – И вообще, объясни, что там случилось.



Я все рассказал подробно. Представление наше называлось «Секретное письмо Деду Морозу». Сюжет был таков. Дед Мороз должен был преподнести ребятам в подарок веселых артистов, песни, музыку, ну и так далее. Все это появлялось из секретной двери после произнесения волшебных слов.



Волшебные слова знал Дед Мороз. А где находится секретная дверь, он не знал. Его помощники должны были оставить ему на елке письмо с точными координатами.



Ему надо было отыскать письмо, потом найти дверь и сказать волшебные слова. И все желания исполнялись, всем становилось весело, шел концерт и выдавались подарки. Но…



Но… Опять это «но», без которого у нас еще иногда кое-где ничего никогда не обходится… Но два волшебных злодея – Простуда и Ветер в Голове – мешали Деду Морозу. Они проникали на елку, переодевшись в Снегурочку, и похищали письмо. Потом они устраивали много проказ, смешили ребят, обманывали дедушку и благополучно оказывались на волшебной помойке.



Короче, сюжет был занятный и живой, и персонажи были задуманы неплохие. Но как убого все было написано! Будто два разных человека работали – хороший сюжетчик и плохой разработчик-юморист.



Прочел я вступительное слово Деда Мороза и чуть не посинел. Все-то там перечислялось. Сколько школ построено в городе, и сколько заводов работает, и сколько хлеба и картофеля собрано, и сколько чугунного литья произведено на душу населения. И за все спасибо!



И все – лучшее в мире! И все это – забота о подрастающем поколении. Особенно, конечно, литье чугунное, бетономешалки и блоки крупнопанельные.



– Ну что же, – говорю. – Все очень мило. Работать можно. Тащите мне шубу, валенки и холодильник нательный. Да, придется еще чуть-чуть акцентики расставить, а то у вас ребята от этих бетономешалок со скуки перемрут.



Им не до акцентиков. Они на все согласны. У них Дед Мороз уже два спектакля играл с температурой 38, Х, где Х стремится к бесконечности.



Стал я все переделывать. Получилось все вроде так же, а все не так.



Вхожу в зал и начинаю с ребятами здороваться. А как к ним обратиться, не знаю, в словах путаюсь. И Снегурочка тогда догадывается:



СНЕГУРОЧКА. Ага, дедушка! Ты же не знаешь, в какой город попал. Ведь ты по всей стране летаешь, вот и запутался!



ДЕД МОРОЗ. Совершенно верно, устал ваш дедушка, замотался. Так куда же я прикатил?



СНЕГУРОЧКА. А ты сам догадайся, дедушка! А мы с ребятами тебе подскажем.



ДЕД МОРОЗ. Ну ладно, подсказывайте. Чем знаменит ваш город?



СНЕГУРОЧКА. Этот город, дедушка, центр большого хлебного края. Здесь собирается столько батонов и четвертушек черного, что на полстраны хватит.



ДЕД МОРОЗ. Это Киев. Здоровеньки булы, дети! (Смех в зале.)



СНЕГУРОЧКА. Не угадал, дедушка. Ну, я тебе еще намекну.



ДЕД МОРОЗ. Намекни, намекни, милая. Только тонко так. Не в лоб.



СНЕГУРОЧКА. В этом городе есть большие нефтеперегонные заводы. И выращивается большое количество цветов. По числу гвоздик мы стоим на первом месте в стране.



ДЕД МОРОЗ. Значит, это Баку. Салям алейкум, юные бакинчики! Принесите мне немедленно винограда. Очень я по нему соскучился.



СНЕГУРОЧКА. Опять ты не угадал, дедушка. Ребята, а теперь вы подскажите дедушке. Вы же лучше знаете свой город.



ДЕД МОРОЗ. Это разумно, внученька. Ну, скажите мне, ребята, что у вас еще есть интересного?



Ребята кричат про кинотеатры.



ДЕД МОРОЗ. А Фантомаса показывают?



Про бассейн.



ДЕД МОРОЗ. А воду уже налили?



Про главную улицу.



ДЕД МОРОЗ. Ну, дети, во многих городах главные улицы так называются. По этому признаку город узнать сложно. И про все близлежащие заводы и фабрики.



Однажды так было.



ДЕД МОРОЗ. Ну, какие у вас еще заводы имеются?



МАЛЬЧИК ИЗ ЗАЛА. Сорок второй, секретный.



ДЕД МОРОЗ. Очень секретный?



ВСЕ РЕБЯТА. Очень.



ДЕД МОРОЗ. Ну, тогда вам крупно повезло, ребята, что к вам на елку я приехал, а не иностранный шпион. Понимаете почему?



РЕБЯТА. Почему?



ДЕД МОРОЗ. Он бы узнал, что на этом заводе делают, зачем и в каком количестве. И тогда знаете, что было бы?



РЕБЯТА. Что?



ДЕД МОРОЗ. Пришлось бы завод рассекретить. И на сковородки перевести. Так что вы про него никому не рассказывайте. И вообще, учитесь тайну хранить.



В конце концов, сообразительный дедушка дотумкивал, в каком городе он оказался, и начинал с ребятами здороваться.



ДЕД МОРОЗ. Здравствуйте, дорогие омичи и омиченчички… то есть омички… омичан… чайнички… (Вот откуда и идут наши с Топилиным москвиведрышки и москвичайные сервизики.)



– По правде говоря, – сказала бабушка, – я бы за такую вступительную сцену медаль давала. И город ребята узнают, и гордятся им, и смешного много… А что с Простудой было? И откуда трусишки взялись?



Ретроспекция.



В пьесе сценка была, когда Дед Мороз Простуде и Ветру в Голове экзамен устраивал: знают ли они новогодние песни? Они пели «В лесу родилась елочка». Я им за кулисами говорю:



– Ну, войдите вы в образ. Откуда вы эту песню знать можете? Вы же на задворках воспитывались. Так, пару раз слышали из-за забора. И исполняйте соответственно!



Они и понесли:



ПРОСТУДА. Ну, конечно, дедушка, я самая настоящая Снегурочка. Смотри, платье есть и какашничек. Что же ты меня не узнаешь, мой миленький?



ДЕД МОРОЗ. И платье я узнаю, и кокошничек. А вот все остальное… не очень знакомое. Голос там…



ПРОСТУДА. Да что ты, дедушка! Просто ты ошалел от праздника, своих не узнаешь. Ты повнимательнее посмотри!



ДЕД МОРОЗ. Я бы посмотрел, да вот очки мои затерялись.



ВЕТЕР В ГОЛОВЕ (высовываясь из-за кулис). Вот они!



ДЕД МОРОЗ. Ну, если ты настоящая Снегурочка, спой нам новогоднюю песню. Знаешь ее?



ПРОСТУДА. Еще как! Я только музыку включу. (Идет к Ветру.) Эй, подскажи! Я ничего не помню.



ВЕТЕР. Давай лепи. Разберемся.



ПРОСТУДА. Итак, песенка. Про эту, как ее… Про корову. В общем, русская народная песня «В лесу родилась телочка».



ДЕД МОРОЗ. Интересно, интересно. Телочка, значит?



ПРОСТУДА. Ну да. С рожками… Все, я пою.



– В лесу родилась телочка,



В лесу она… чего?



ВЕТЕР (подсказывает). Жила.



ПРОСТУДА. Ну да. (Поет:) Жила… в лесу. Зимой и летом… Летом и зимой… (Шепотом.) Чего?



ВЕТЕР (показывает руками конус). Стройная.



ПРОСТУДА. Треугольная была.



ВЕТЕР. Трусишка зайка серенький… ПРОСТУДА. В трусишках зайка серенький.



ДЕД МОРОЗ. В чем? В чем?



ПРОСТУДА. В брючишках… в колготках… Под телочкой…



ВЕТЕР. (Скачет.) ПРОСТУДА. Делал зарядку…



И чего там только не было… И матрас с мешком окучивал. И лошадка мокроногая бежала в полшестого… (Потому что Ветер показывал на часы – мол, торопится.) И прочее.



– Нормальная сценка, – сказала бабушка. – А какое у тебя противоядие?



Я выложил на стол зеленую книжку «Секретное письмо Деду Морозу». Новогоднее представление. Вариант Омской филармонии. Рекомендован для постановки на новогодних праздниках в РСФСР для детей 2-6-х классов. Притащил хвалебную заметку – «Клоун пришел к детям». О цирковых гастролях в этом же городе.



– И все тут есть? – спросила бабушка про пьесу.



– Почти все.



– Ладно. За эту историю тебе пятерка. Только узнай, пожалуйста, кто был автором первого варианта.



СПРАВКА



Авторами «Секретного письма Деду Морозу» оказались Ред и Калошин. И оба дали согласие на распространение омского варианта. Это узнал Топилин. Мелочь, а приятно.



 



ГЛАВА N + 18 (Последняя из списка благодарностей и выговоров)



Дожили! Мне стали пятерки ставить. И кто? Родные бабушки, которые иначе как бестолочью никогда меня не называли. Ну что ж! Кто бы спорил. А я похвалой не избалован. Спасибо тебе, бабушка Вера Петровна! Служу Советскому Союзу! Только это ведь работа моя. Я к себе строже.



Но сам бы себе я поставил пятерку всего лишь за одно дело – одно необычное и внепрограммное выступление. Собственно, за него я и получил БЛАГОДАРНОСТЬ от персонала детской больницы поселка Кубинское.



Мы там были на гастролях маленькой группой. Я да Топилин, еще один иллюзионист с женой и два гимнаста. Выступали по клубам.



При переезде в этот поселок смешная история вышла. Ехать надо было восемь часов. Поездом. Ехать днем. Топилин и говорит:



– Зачем лишние деньги тратить? Возьмем четыре билета. Остальные войдут как провожающие и останутся. Спать-то не надо. Все равно все будут в одном купе толочься.



Остальные говорят:



– А если контроль?



– Подумаешь. Под скамейку можно залезть. Или в вагон-ресторан уйти.



Один гимнаст – верхний – Топилина поддержал. Остальные согласились при условии, что не им сидеть под скамейкой. Так и поехали.



Билеты покупал я. И когда контроль замаячил, все ко мне бросились сообщать. Я Топилину и гимнасту знак подал. Они – под лавку, как договорились… Сидят они там и слышат:



– А почему это вас здесь четверо, а билетов шесть? Где еще двое?



– Они у нас застенчивые. Под лавкой сидят.



Контролер не поверил, решил посмотреть. Открыл, а там Топилин. А из-под другой гимнаст выбрался.



– И вот так, – говорю, – каждый раз. Как чужой голос заслышат, сразу прячутся. Мучение с ними.



Контролер отвечает:



– Ну, если они такие застенчивые, пусть там и сидят. Зря вы на них билеты брали. Под лавкой они никому не мешают. Могли бы и так ехать. Бесплатно, как чемоданы.



Меня словно кто-то под руку толкает:



– А мы и не брали. Это я два билета с предыдущего рейса подложил.



Тут уже контроль запутался. С одной стороны, разрешил бесплатно ехать, а с другой – в крови у них хватать безбилетников. И не знает он, как ему быть. На части разрывается. И я не знаю, как быть. И каждый раз вокруг меня так получается.



Но дело не в этом. Доехали мы, поселились. И вдруг в гостиницу к нам прибегает молодая женщина в халате белом и Христом Богом просит прислать к ним в детскую больницу клоуна.



Я говорю:



– Спасибо, у нас все клоуны здоровы. Но, оказывается, не до шуток. У них шли две операции. Вдруг свет в районе выключили. Пришлось ребят срочно в другую больницу перевозить – в палату они не вернулись. И слух прошел, что два мальчика умерли.



Родители сбежались. Дети расстроились. На врачей глядеть не хотят. Лекарства не принимают. Уколы делать не дают. Лечить в такой атмосфере бессмысленно, надо их рассмешить.



– А вы кто будете?



– Я – педагог при больнице.



– Ну, хорошо, – говорю. – Мы сейчас одеваться начнем. А вы своим позвоните, пусть карету вышлют.



– Да больница здесь за углом. Идти два шага.



– Это вам два шага. А нам в клоунских нарядах не меньше двух часов. Все дети города сбегутся. И потом карета для дела нужна. Для зрелищности. И санитаров пусть пришлют поздоровее. Им придется нас по этажам таскать.



Она пошла звонить. Мы с Топилиным стали одеваться. Тут выяснилось, что санитары не требуются – к нам гимнасты присоединились…



Ребята в больнице через полчаса увидели сквозь окна такую картину. Едет «скорая помощь». На капоте сидит Топилин с трубой и трубит во всю мощь! Сирена ему подыгрывает.



Машина делает круг почета вокруг корпуса. Топилин открывает заднюю дверцу, и санитары вытаскивают на носилках меня. Но лицами они стоят в разные стороны, как Тяни-Толкай. И тянут каждый в свою сторону. Ни с места!



Они носилки положили, обежали вокруг и снова взялись за ручки. В этот раз лицом к лицу. Сердятся санитары, друг другу кулаки показывают. А я то одного, то другого незаметно ногой толк. Вот и драка началась.



Наши гимнасты свой цирковой этюд исполнили в легкой походной форме. И кувыркались они, и падали, а вся больница в окна смотрела. Как в древние времена во время древних манифестаций.



Потом верхнего гимнаста в карету затолкали, а Топилин вместе с нижним меня в корпус понесли.



Я же – просто загляденье! Парик рыжий! Шкаф-пиджак на мне. Ботинки впору на валенки надевать! Зонтик и саквояж со мною. Лежу на носилках, играю на дудочке. И ботинками сам себе дирижирую.



Внесли меня в самую большую палату. Круг почета сделали (разумеется, меня два раза вывалили), у носилок ножки откинули и поставили их, как кровать.



Гимнаст и Топилин встали почетным караулом, а я работать начал. Не торопясь, чтобы из других палат ребята пришли.



Я сел на носилках и стал кричать:



– Дорогие товарищи больные! Привет всем аппендицитникам! Всем страдальцам с воспалением среднего уха! Долгих лет жизни искателям приключений на свою шею, на свои руки и ноги! Поскорей им выпрыгнуть из гипса! И особый почет и уважение шлепнутым детям из нервного отделения! Я сам такой же!



Топилин стоит рядом и кричит в рифму:



– Привет врачам и практикантам, больным, а также симулянтам!



Тут же новый взбадривающий лозунг:



– Кто не ломал ни разу ногу, того мы не возьмем в дорогу!



Я решил тоже не отставать и рявкнул:



– Кто болеет много дней, тот становится умней!



Вдруг и нижний гимнаст завелся. А чем он хуже? Как заорет:



– Кто в больнице не лежал, тот и счастья не видал.



Перебрал он явно. Бывали и обратные случаи. Мы с Топилиным чуть не поплыли.



Дальше я из носилок выбрался, вылез из ботинок и стал ноги вытирать о коврик. В носках. Снова в ботинки влез и иду вдоль стенки – ищу коврик для рук. Дети заулыбались.



– А что вы смеетесь? Балды. В каждом приличном доме бывает коврик для рук.



Его полотенцем зовут. А еще бывает коврик для носа. Его с собой носят. Под видом носового платка.



Вдруг я встал как вкопанный.



– А уколы у вас делают?



– Конечно.



– Так. А куда колют?



Ребята простые, небалованные. Отвечают ясно и просто:



– В жопу.



– Понятно. И кто последний?



– Никого нет.



– Так не бывает. Если есть уколы, должна быть очередь. Давно я уколов не пробовал. Я люблю уколы, например, из пива. Или такие красные уколы с газированной водой и сиропом.



– У нас таких не делают.



– Да? А какие у вас делают? Я хочу ваших попробовать. Кто последний? Кого уколют, я следующий.



Один мальчик вызвался. Очень ему посмотреть хотелось, как меня колоть будут. Мы с Топилиным за него уцепились и быстро очередь выстроили. Сестры лечить начали.



Я говорю:



– Ребята, пока до меня дело дойдет, я с вами буду опытом жизни делиться. Секреты вам открывать, как родным. Только не шумите, лекарства глотайте и уколы – терпеть!



– Ну, так вот. Знаете ли вы, чем умный человек отличается от… – и так явно на Топилина внимание обращаю, – от не очень так… чтобы…



– Чем?



– У умного человека всегда с собой зонтик. Если идет дождь, я – раз! – и загораживаюсь зонтиком. Если жарит солнце, я – раз! – и загораживаюсь зонтиком. Если начинается извержение вулкана, я – раз…бегаюсь и бегу домой. Потому что я – умный, а умные люди не ходят гулять туда, где с неба сыпятся камни.



– И дураки не ходят! – вставил Топилин. – Они там лежат.



– Но если дают что-нибудь вкусное, я подхожу, раскрываю зонтик и говорю: «Ой, насыпьте мне в зонтик два килограмма слив. Косточки отдельно». А однажды так было. Вижу, квас продают. Все стоят и охают: «Ой, как жаль, что бидончики с собой не захватили». Я подхожу, зонтик раскрываю, переворачиваю и говорю так небрежно, интеллигентно, с намеком: «Налейте мне, пожалуйста, два литра для окрошки!» Ну, как? Хорошо?



– Хорошо!



– Хорошо, да плохо. Я этот квас до дома не донес.



– Почему?



– Дождик пошел настоящий. Я зонтик перевернул, и весь квас на мне. Ну, как? Плохо?



– Плохо.



– Плохо, да не очень. Я развеселился потом. Прихожу домой, бабушка на меня набросилась: «Что это ты такой мокрый?» Я говорю: «На улице квасной дождик идет». Смотрит она: сам я в квасе, ботинки в квасе, даже волосы – и те в квасе. Обрадовалась бабушка, схватила тазы и скорее на улицу квас бесплатный собирать. Прибегает скоро назад: «Нет там никакого кваса! Обманщик ты!»



– Нет, не обманщик. Просто у них квасной сироп кончился. Одна газировка пошла.



Тут один мальчик спрашивает:



– Дяденька, вы к нам выступать приехали или болеть?



Ей-богу, я бы лег вместо них сюда. Не замечаю вопроса.



– Но главное – это саквояж мой. Потому что он не простой, а фокусный. Мне его старый фокусник подарил. Ну-ка, мальчик, дай мне твое яблоко. Клади сюда. Куку. Было ваше, стало наше. Демонстрирую. Переворачиваю саквояж.) Пусто. А у тебя что, мальчик? Компас? Клади его ко мне. Не хочешь? И молодец. Когда мне этот баул подарили, я еще не знал, что он с двойным дном. Иду себе по улице, вижу, продают колбасу. Я купил, положил в баул и домой. Дома бабушке заявляю: «Достань там из саквояжа кое-что…» Она открыла, смотрит – пусто. И давай меня ругать. А баул открытый стоит, и из него колбасой так и пахнет. А у нас кошечка жила бабушкина. Она за колбасой полезла и все – исчезла, нет кошечки. В двойном дне запуталась, в четвертом измерении потерялась. Бабушка кричит: «Отдавай мою кошку!» – «А как?» – «А как хочешь! Полезай и доставай». – «Нет, – говорю, – не полезу. Я там пропаду. Не хочу я всю жизнь в чемодане сидеть!» Тут мне мысль хорошая пришла в голову. Пошел я к соседям собачку взаймы просить. «Дайте мне вашу Тяпу взаймы. У нас там колбасы полкило лишних имеется. Пусть она съест». Дали мне собачку, я привел ее на ремешке к саквояжу. Она туда прыг и пропала. Только слышно, как в глубине кто-то лает. Ну, думаю, все – ни кошки, ни собачки, ни колбасы! Другой бы на моем месте от такой катастрофы пропал. А я сообразил. Стал воду из шланга наливать, как в стиральную машину. Через пять минут кошка выскакивает вся мокрая. В зубах колбаса, а на хвосте собачка висит. Мы с бабушкой даже запрыгали! А саквояж потом не поднять было – столько в нем воды набралось. Пришлось дырочку проделывать и выпускать потихоньку.



Ребята повосхищались, а Топилин заорал:



– Ловите рыб не в океанах, а в сундуках и чемоданах!



А мальчик снова спрашивает:



– Вы, дяденька, к нам болеть приехали или выступать?



Топилин отвечает:



– Ни то, ни се. Мы – клоунская «скорая помощь». Нас по рецепту для вас выписали. И в цирке выдали. А то вы здесь нюни распустили. Врачей боитесь, не верите им. Между прот-чим, Чехов тоже был врачом!



– Да наши врачи, между прой… продчим, самые лучшие в мире, самые бескорыстные! Они ж ведь бесплатно работают!



– И самые белохалатные!



– И спортсмены они все! А какая у них самодеятельность!



– А сестры! Да, сестры! Возьмем, хотя бы, эту. Блондинку! Какие у нее руки!



– Золотые!



– А какие ноги!



– Фантастика!



– А вид сверху! А?



– А вот эта сестричка на подоконнике.



– Да я за одну такую сестру двух братьев отдам.



Опять гимнаст не выдержал:



– А я и тещи не пожалею! Запомните дети: «Жить без тещи много проще! Избегайте, дети, тещи!»



Этими и другими доводами мы подняли доверие к врачам-оздоровителям. Мы бы и дальше их веселили, только сестры увидели, что мы уже идем вразнос, и быстренько вытолкали нас.



Малыши нам, как родным, обрадовались. Топилин подзорный веник взял и стал тех детей искать, которые врачей боятся. Потом говорит:



– А я знаю, что вы больше всего на свете любите! Загадки отгадывать. Верно?



– Ура! Здоровско!



– Во, мировецки!



Малыши всегда так. Скажи им: «Фокусы смотреть» – «Ура!», «Чай пить с конфетами!» – «Мировецки!». Все на свете они любят больше всего на свете.



ТОПИЛИН. И мы тоже любим их отгадывать. Сейчас этот дядя-гражданин будет говорить загадки, а мы будем их решать.



И понеслось! Пошла сценка из нашего концерта с небольшими вариациями.



 



ГИМНАСТ.



Кто стучится в дверь ко мне



С толстой сумкой на ремне?



Это он, это он -



Ленинградский…



БУЛТЫХ. Слесарь-водопроводчик.



ТОПИЛИН. Эх, ты! Слесарь-водопроводчик, он же не с сумкой ходит, а с чемоданчиком. Неправильно вовсе.



БУЛТЫХ. Загадывайте снова.



 



ГИМНАСТ.



Кто стучится в дверь ко мне



С толстой сумкой на ремне?



Это он, это он – ленинградский…



БУЛТЫХ. Управдом.



ТОПИЛИН. А сумка-то при чем?



БУЛТЫХ. Деньги собирать за квартиру.



ТОПИЛИН. Точно.



ГИМНАСТ. Это не управдом.



ТОПИЛИН. Дядя-гражданин-товарищ, загадайте мне эту загадку. Я ее вмиг отгадаю. (Слушает напряженно, загибая пальцы, будто не при нем эту загадку только что несколько раз повторяли. И мелкота слушает.)



ГИМНАСТ. Кто стучится… (и так далее) Ленинградский…



ТОПИЛИН. Пионер!



БУЛТЫХ. А сумка-то при чем?



ТОПИЛИН. Макулатуру собирать.



ГИМНАСТ. Да ну вас. Надо чтобы ответ в рифму был. Знаете, что такое рифма? Турок – окурок. Сырок – урок. Телефон…



ТОПИЛИН. Телевизор. Это он, это он – ленинградский телевизор!



ГИМНАСТ. Да ну вас!



Дальше нам не дали развернуться, потому что один мальчик со своей загадкой влез:



– Слушайте, дяденьки клоуны!



Рассыпался горох



На семьдесят дорог,



Никто его не подберет -



Ни царь, ни царица,



Ни красная девица.



Ура! Есть за что зацепиться! Я сразу к мальчику пристал:



– А почему девица красная? Топилин закричал:



– Ни царь, ни царица, ни синяя… нет зеленая… черная девица.



Наконец, с помощью товарища-дяди гимнаста мы поняли, что красная – значит красивая. И стали говорить, что «сестра у вас ничего себе: красноватенькая». И бывает, что человек не весь красный, а частями – грудь, например. А мальчик, который загадку загадал, привязался – что да что там рассыпали? А мы откуда знаем?



МАЛЬЧИК. Что это?



ТОПИЛИН (многозначительно). В этой загадке, между прочим…



БУЛТЫХ…протчим…



ТОПИЛИН (соглашаясь)…проф-чим, в ней самой есть намек-ответ. Рассыпался горох. ГО-POX! (Выделяет это слово.) Значит, горох рассыпали. Мы пошевелили мозгами, и все!



ГИМНАСТ. Эх, вы! В загадках все иносказательно. Говорится горох, а это не горох.



ТОПИЛИН. Картошка. Студенты рассыпали.



ГИМНАСТ. И не картошка. Здесь, как в баснях. Сказано – муравей, а понимается – труженик. Под зайцем подразумевается трус. Под лисой – хитрец.



БУЛТЫХ. А под мухой кто? Знаете?



ГИМНАСТ. Кто?



БУЛТЫХ. Под мухой – слесарь-водопроводчик.



На этом сестры нас поспешили из палаты вытолкать. Так мы и не узнали, что там рассыпалось.



Интересно, помнит ли об этом нижний гимнаст тов. Добронравов Т. П., ныне председатель профкома Циркконцерта?



 



ГЛАВА N + 19 (Совет в Филях. Накануне. Ночь перед Рождеством. И т. д.)



Кто я – дурак или умный? Если я – умный, соображающий, почему я не ударился в науку, в производство, в семью? Стал бы кандидатом наук, отцом троих детей и жил бы себе спокойно. Так нет – несет меня лиса за темные леса. Что-то будет.



Три дня назад Тихомирову присвоили звание заслуженного деятеля культуры РСФСР. Завтра суд.



Подведем некоторые итоги.



1. Приглашения разосланы. Почти все нужные и хорошие люди обещали прийти.



2. Лебедка готова. Первый образец у меня в руках.



3. Получена справка из циркового училища о том, что оно не может меня принять. Общеобразовательные предметы мною сданы в моем вузе, а профессиональные навыки у меня на должной высоте.



4. Собрана папка отвергнутых Тихомировым номеров. Две трети в ней – это сцены, принятые в других местах: в печати, на радио или на эстраде.



– Ну, что ты скажешь, бабуся?



– Не знаю, как сейчас, а в мое время для вступления в комсомол требовались две комсомольские рекомендации или одна партийная. Ее могли дать члены семьи. Так вот я бы тебе дала рекомендацию. Человек ты для общества нужный.



– А я бы тебе, бабуся, рекомендации в комсомол не дал.



– Это еще почему? – взвилась она.



– Возраст у тебя, бабушка, не комсомольский.



– Но ты меня не дослушал. Человек ты для общества нужный, но для семьи я, безусловно, пожелала бы другого родственника. То есть внука. Ну, например, такого, как он.



Она показала на Топилина.



– Спасибо, – ответил Топилин. – Я о лучшей бабушке и не мечтал!



– Измена! – закричал я. – Ладно, теперь ты, бабушка, как честный человек, должна его увнучить. А ты, Топилин, убабусивай ее. Что касается меня, то с обоими развод. Но не сейчас, завтра вечером.



– И еще, – сказала бабушка, – помнишь наш первый разговор о том, у кого какое дело главное. Ты, конечно, рискуешь всем. И все-таки ты прав.ГЛАВА N + 20 (Завтра днем)



Зал суда заполняется. И в основном приличными людьми. И каждый пришедший вызывает недоумение на лицах тех, кто сидит на сцене, в президиуме. Все ближе к трем. Все полнее зал. Слово берет директор:



– Уважаемые товарищи! Мы очень удивлены, что собралось так много народа. Это внутреннее дело нашей организации, и мы не хотели придавать ему такую огласку. Мы просим всех людей, не имеющих отношения к делу, покинуть нас.



– Тут все имеют отношение!



– А для чего секретность?



– Мы – свидетели и пресса!



– Нечего здесь делать посторонним. Президиум посовещался и решил слушание не переносить.



Ох, пронеси, Господи! Больше долго не буду ввязываться! А где Тихомиров? Почему его нет в президиуме?



Слово предоставляется Кичаловой Марине Викторовне – заместительнице Тихомирова. Пой, ласточка, пой!



– К нам в товарищеский суд поступило заявление от очень уважаемого нами и ценимого работника – товарища Тихомирова Афанасия Сергеевича. Он был оскорблен другим, тоже, к сожалению, нашим работником Иваном Бултыхом. Бултых назвал Афанасия Сергеевича перестраховщиком, вредным для цирка человеком и предложил уйти с работы. Копию своего пасквильного письма Бултых отправил в центральную газету, чтобы придать делу большую огласку. И сейчас здесь мы должны разобраться: кто же НА САМОМ ДЕЛЕ является вредным для цирка человеком. Поставить все точки над i. Дать ответ центральной газете и принять все меры, чтобы подобные ситуации у нас никогда не возникали. Для начала я охарактеризую двух действующих лиц – истца и ответчика. Афанасий Сергеевич – старейший работник цирка. Огромное количество номеров прошло через его руки от авторов к актерам. Репертуарная политика, проводимая им, никогда не ставилась под сомнение. Ни руководством, ни зрителем. Он абсолютно точно знает главное направление сегодняшнего дня, в курсе всех государственных дел и политических событий. Он не делает ошибок в выборе репертуара и авторов. Он – хороший человек и хороший товарищ. Всегда улыбается, всегда на рабочем месте, всегда поможет советом и поддержит. Афанасий Сергеевич – участник Отечественной войны. В бригаде эстрадных артистов он объездил все фронты и выступал на передовых позициях перед воинами. Что там говорить, все вы прекрасно знаете Афанасия Сергеевича только с лучшей стороны!!!



Из зала раздались верноподданнические голоса:



– Знаем!



– Конечно, знаем!



– Не зря же руководством нашей организации по предложению министерства Афанасий Сергеевич был выдвинут на присвоение звания заслуженного деятеля культуры РСФСР! И это звание он получил. (Аплодисменты в зале.) Теперь второе лицо. Это, безусловно, способный клоун Иван Бултых. Видно, скороспелый успех вскружил ему голову. Потому что его выходка не что иное, как результат звездной болезни. Я уже молчу о том, что Тихомиров – его начальник. Просто оскорбить и обидеть пожилого человека!!! Мастера, больше половины жизни посвятившего цирку!!! Не всякий на это решится. Надо быть очень черствой личностью. Но, может быть, это ошибка, минутное заблуждение? Знаете – нашло затмение, обозлился на всех и решил сорвать злость… Оказывается, нет. Оказывается, обижать ближних, оскорблять их – это система нашего «героя». Мы поинтересовались, как показал себя Иван Бултых за те два года, которые он работает в цирке. И выяснилось много интересного, что дает мне право говорить о нем, как о недостойном и мелком человеке. За эти два года он получил два выговора за скандал и оскорбление себе подобных. Стал героем двух газетных заметок с уничтожающими рецензиями и обзавелся, пожалуй, самым низкопробным репертуаром среди всех наших актеров. Ему хотелось громовых оваций, скандирки прессы.



Талант не позволял добиться этого честным актерским путем, путем повышения мастерства. И Бултых решил выплыть на поверхность успеха через пошлость, лжеостроту и панибратство с юным зрителем. Ему это делать не позволяли. Отсюда ненависть к репертуарному отделу и руководителю отдела Афанасию Сергеевичу Тихомирову.



Ни фига себе подводит! Во как стелет! Еще и передергивает. Ведь одна заметка и один выговор.



– Отсюда и это письмо, которое сейчас жжет мне руки. Мало того. Мы обратились в ту организацию, весьма уважаемую, откуда Бултых ушел к нам, и выяснили, что и там он показал себя просто с дурной, подлой, что ли, стороны. Три выговора с занесением в личное дело и с предупреждением об увольнении! Мне больше нечего сказать. Картина более чем ясная. Мы только должны выработать совместные меры, чтобы оскорбления такого типа никогда не повторялись в нашей организации.



Она села.



– Есть вопросы к обвинителю? – спросил Мосалов.



Их не было.



– Тогда у меня вопрос. Скажите, пожалуйста, Марина Викторовна, а есть ли у Бултыха благодарности? Или только выговоры?



Она пожала плечами:



– Ну, как у каждого человека.



– Как у каждого человека, есть или, как у каждого человека, нет?



– Как у каждого человека – есть.



– Странно. У меня, например, их нет ни одной. И у вас тоже. А выговоры имеются.



Он предоставил слово Северьянцеву.



Напоминаю. Лицо пятое. Северьянцев Борис Павлович. Режиссер. Поставил несколько хороших спектаклей и номеров. Очень хочет всемирно прославиться и совсем не хочет с кем-либо ссориться. Вежлив… Член всех комиссий, заседаний, пленумов… С точки зрения всемирной справедливости… в суде – защитник.



Но прежде чем Северьянцев стал говорить, Кичалова снова попросила слово и сделала маленькое дополнение:



– Я попрошу вас не удивляться, что в президиуме нет Афанасия Сергеевича. Он не совсем здоров. И считает обидным для себя контакт с Бултыхом. Он целиком положился на чувство нашей справедливости. Абсолютно уверена, что мы сумеем правильно разобраться в этом непристойном деле. А для тех, кто интересуется, подготовлена специальная подборка из газетных заметок о деятельности Циркконцерта. И в перерыве можно с ней ознакомиться.



Все продумано. «Дело – непристойное». Он «целиком положился». А подборка все-таки подготовлена.



Стал говорить Северьянцев:



– Товарищи. Мы прослушали Марину Викторовну, и выяснилась такая картина. Что на свете живут два разных человека: Тихомиров Афанасий Сергеевич – хороший и Бултых Иван – плохой. Но дело не в этом. Не ради таких выводов мы собрались. Дело в том, что Бултых обвиняет Тихомирова в отсутствии чувства юмора и в том, что Тихомиров не пропускает хорошие тексты из-за боязни потерять кресло. Насчет первого разговаривать не приходится. Проверять, есть ли у Тихомирова чувство юмора, мы здесь не будем. И, более того, я не уверен, нужно ли оно руководителю. Может, ему проще привлечь хороших экспертов-рецензентов. А вот второй пункт проверяется и заслуживает внимания. И, если у Бултыха есть факты, наверное, их следует выслушать. Я с огромным уважением отношусь к Афанасию Сергеевичу. Но вдруг выяснится, что он действительно отклонил много хороших номеров. И зачеркнул какие-то темы. Тогда мы должны принять какие-то меры, чтобы это не повторялось. В дальнейшем.



– А если фактов нет, – встала Кичалова, – мы тоже должны принять меры, чтобы это не повторялось. В дальнейшем.



– Безусловно. Это уже деловой подход. А то, что Тихомиров – хороший человек, а Бултых – плохой, в данном случае значения не имеет.



– Может быть. Только все равно это странно, – вмешалась опять Марина Викторовна. – Один человек оскорбил другого, почти что ударил – назвал перестраховщиком. А мы, вместо того чтобы одернуть его, поставить на место, начинаем рассуждать, а вдруг он прав? А вдруг он правильно оскорбил?



– Но он же не назвал его дураком! – взорвался Мосалов. – Он говорил о профессиональной непригодности!



Пауза. Мосалов успокоился:



– Может, он не прав. Но он же не личные счеты сводит.



– Хорош у нас председатель! – съязвила Кичалова. – Объективный!



– Не надо передергивать, Марина Викторовна. Факты давайте.



– Хорошо. Только прежде, чем вашего Бултыха слушать, давайте с другими поговорим. С эстрадными авторами. Они лучше знают, как Тихомиров к ним относится.



– Что значит «вашего Бултыха»?



– Вы же его защищаете!



– Я справедливость защищаю. Вы все в эмоциональный ряд переводите – кто хороший, а кто плохой. А мне на это наплевать. И самый лучший может быть виноватым.



Он это довольно зло все сказал, и Кичалова замолкла. Дальше стали выступать авторы – Дядьев, Ред и Калошин.



Прекрасный портрет отца и благодетеля нарисовали они. Лучше Афанасия Сергеевича на свете никого нет и никогда не было. И вряд ли когда-нибудь еще появится такой человек. И темы он подсказывает, и ходы, и приемы предлагает. Ночью и днем готов сидеть над репертуаром с детьми-писателями. И зашаталось мое дело, западало. И загрустили мои сторонники. А сторонники Афанасия Сергеевича обрадовались.



Дошло дело до Носача Сергея Николаевича. Автора, которого я пригласил. Мосалов спрашивает:



– Какие у вас отношения с Тихомировым?



– Обыкновенные. Я пишу, он приобретает.



– Для кого?



– Для актеров разных. Куплетистов.



– Есть у вас к нему претензии?



– Какие?



– Бывает так, что он что-то не пропускает?



– Бывает. Очень часто.



– Можете привести пример?



– Могу. Сколько хочешь.



Он стал исполнять куплеты и частушки. В другой аудитории это было бы дико. Но здесь собрались профессионалы, и все звучало вполне нормально. Так же, как у нас в цехе разбор причин сгорания потенциометров.



– Вот куплеты для Дальнего Востока:



Я хотел от вас, не скрою,



Привезти ведро с икрою.



А у вас самих на рынке



Рубль стоят две икринки.



Тихомиров сказал тогда, что не стоит привлекать к этому внимания. Количество икры все равно не возрастет, а людей это раздражает. Или вот, он тоже не пропустил:



Один вопрос я, помню, много лет вынашивал:



Куда девались раки, щуки, караси?



Об этом нашу рыбную промышленность не спрашивай,



Об этом лучше ты большую химию спроси.



Он тоже заявил – пой не пой, рыбы больше не станет. А большая химия на щите. Ни к чему это.



– Спасибо, – сказал Северьянцев. – Если вы не совсем прояснили картину, то достаточно ее дополнили.



– Да, – сказал Мосалов. – Я бы тоже такое не пропустил. (Пауза.) Есть еще желающие дополнить картину?



И вдруг, как гром среди ясного неба:



– Есть!



Батюшки! Это же Великий Юморист.



– Разрешите мне сказать. Я вижу, дело у вас более чем сложное. И, по-моему, решения вы не найдете. Потому что у вас и Бултых прав, и Тихомиров не виноват.



– Так не может быть! – воскликнул Северьянцев.



– Может. В чем прав Бултых? В том, что Тихомиров действительно мешает, а может, даже вредит Циркконцерту. Я, например, и многие другие перестали писать вам из-за него. Дядьев, Ред и Калошин его хвалят. А что остается делать? Они умеют писать только для цирка. У них нет другой профессии. Выиграй Тихомиров дело – им конец, если они против него выступали. Проиграй Тихомиров – опять же они молодцы, за слабого заступились. Никто их не осудит. И новый репертуарный начальник тоже. А от начальника все зависит. Тихомиров и заказы делает, и цены за номера и целые программы назначает. И сто раз надо подумать, прежде чем с ним поссориться. Так что Бултых на очень большой риск идет. А номера Тихомиров действительно губит. И самые лучшие. Есть у него такой лозунг для сотрудников, полусекретный: «А что нам будет, если мы этот номер не пропустим?» Ничего ему не будет. Хоть трижды Шекспиру от эстрады откажи. Он просто не может быть в чем-то виноват. Он никаких постановлений, законов, пунктов, условий договора – ничего не нарушает. И, как ни странно, разговор можно только так, по деревенским понятиям вести: хороший он или плохой. Но не Марина Викторовна должна это делать. Она его подчиненная. Она сама так живет.



– Простите, – смешался Северьянцев. – Мы так никогда не выберемся. У вас что-нибудь отклоняли?



– Сказку мою про ремонт музея знаете?



– Знаем. Есть такой мультфильм.



– Так вот, здесь ее отклонили. Не надо привлекать внимание к плохой одежде. Мол, скажут: «Братскую ГЭС строите, а одежды хорошей нет». В другой сказке у меня три брата действуют. Первый варил сталь, второй запускал спутники, а третий получал по тридцать три поросенка от одной свиноматки. – Он прочитал актерским голосом: – «А одевались братья по-разному: один во все заграничное, другой во все иностранное, а третий – во все наше – из Польской Народной Республики». Мне было сказано: «В русских народных сказках третий брат всегда дурак. Значит, вы намекаете, что у нас дураки занимаются сельским хозяйством». Я намекаю, эти скажут, эти о нас подумают, нас не поймут… Сколько интермедий пропало! Вы заметили, что сейчас в наших концертах в основном певцы работают, гимнасты, фокусники, дрессировщики, а не клоуны, куплетисты, то есть «разговорники». Да нет их, «разговорников»! Так вот это его заслуга!



На этих словах Кичалова встала и поклонилась Юмористу:



– Спасибо, товарищ Дзюровский, не ожидала.



– Пожалуйста, товарищ Марина Викторовна, сам не ожидал.



Спасибо Юмористу. Действительно, спасибо! Каждый четверг буду к нему ездить в футбол играть, чтобы он дольше прожил. Фиг у меня этот толстый профессор хоть один гол забьет. И этот Черный Ящик тоже!



Только после выступления Дзюровского я понял, какую большую ошибку совершили Тихомиров и его компания с судом. Если бы они провели общее собрание коллектива, они бы заклеймили меня, осудили и вынесли порицание. И все.



Суд же давал им возможность меня убрать из Циркконцерта. По решению суда они могли обратиться к администрации с предложением меня уволить, сократить, перевести в осблугу. (Чего собрание сделать бы не могло.)



Но они не учли, что суд – это большая гласность. И что суд может отвергнуть иск.



Суд может просто на месяц затянуть вынесение решения. И тогда Тихомиров остается в глазах всех висеть кандидатом на заведование хозпредметами или пожарной безопасностью.



Суд – это обострение ситуации, доведение ее до взрыва. А значит, опять хождение по лезвию.



Дальше председатель профкома выступил. Товарищ Добронравов Т. П. Бывший нижний гимнаст.



– Мы в профкоме были чрезвычайно удивлены письмом Бултыха. Уж ему-то работать никто не мешал. Ему были созданы все условия для роста и продвижения. Профком неоднократно выделял ему путевки, поощрял. Профком ходатайствовал о повышении его ставки. Единственное, чего не поощрял профком Бултыху, – партизанщины, как он говорит, импровизации. Мы не можем ставить успех у зрителя в зависимость от настроения нашей примы. Репертуар должен быть надежен, проверен, качествен и социально зрел. Однако Бултыха, и я сам этому свидетель, все время тянет на заигрывание с публикой. На создание непредвиденных ситуаций и лишних раздражителей. Он даже не задумывается: а вдруг это нужно только ему?



А вдруг зрителю это вовсе и не нужно? Афанасий Сергеевич абсолютно прав, требуя стабильного, проверенного репертуара. Мы – не частная лавочка, мы – государственная организация. И конфликт ясен. Ни в коем случае нельзя оставлять его без последствий. Тихомиров – заслуженный работник цирка. Его деятельность безупречна. Профсоюзный комитет считает, что нужно сделать все, чтобы Афанасий Сергеевич был огражден от подобных ситуаций, а Бултых наказан.



Он еще минуту говорил о других делах Циркконцерта. Видно, он был все-таки хороший профсоюзный работник. Дай Бог ему хорошего профсоюзного здоровья, профсоюзной бодрости и настоящего широкого профсоюзного счастья!



И вдруг новая неожиданность. Дмитриев приехал. Он какой-то такой большой и номенклатурный, что ему сразу предоставляют слово, приглашают в президиум, даже толком не узнав, кто он.



И в этот раз он как только вошел, сразу направился к микрофону.



– Я – главный инженер той организации, весьма уважаемой, откуда к вам пришел Бултых. Вот о чем я подумал – а возьму ли я его к себе в производство обратно, если попросится. И так решил – не возьму. Очень уж он неудобен. И много с ним скандалов связано. До сих пор про него на заводе легенды ходят… Но то, что он для дела полезен, – это безусловно. То, что он враг косности и лицемерия, – любому ясно. И что он человек порядочный, могу засвидетельствовать. Вопросы есть? Не было.



– Ну что же! – сказал Мосалов. – Остается нам Бултыха выслушать. Ваше последнее слово.



Я дал Топилину знак крутить лебедку. И медленно-медленно пошел к входной двери. Есть у меня что сказать. По крайней мере, сам я понял многое.



Главное, я понял, что все люди на земле делятся на граждан и холуев, рабов. Причем раб-холуй может занимать любой пост, быть начальником, а все равно оставаться рабом. И что он сеет вокруг себя? Рабство и холуйство. Но из барина он мгновенно превращается в холуя при появлении более сильной личности.



А граждане всегда граждане. И любая борьба в человечестве – это борьба граждан с холуями. И наша задача – увеличивать количество граждан, вытравлять из людей холуйство.



И только тогда, когда все люди станут гражданами (может быть, через тысячу лет), можно будет сесть и серьезно задуматься – а для чего жизнь дана человечеству? Зачем мы, люди, на Земле живем?!



Вышло смешно.



Ненатянутый трос лежал на сцене. Он стал натягиваться и попал под стул нижнего гимнаста. Того самого, который требовал стабильности в жизни цирка. Еще секунда, и он поехал бы на стуле вниз навстречу мне. Его поймал Мосалов.



По натянутому тросу я отправился в свой путь наверх. Когда я шел над Кичаловой, я сделал вид, что вот-вот на нее свалюсь.



– Уважаемые товарищи! Безусловно, Афанасий Сергеевич уважаемый человек. Он – заслуженный деятель искусств и имеет правительственные награды. Более того, он прошел войну. Но я тоже человек уважаемый и профессиональный. Хотя я и не начальник, а клоун. И даже, как мне кажется, шут! Вот справка из циркового училища о моем профессиональном уровне. Вот благодарности и газетные заметки, посвященные моей деятельности в цирке.



(Эти бумаги я передавал в президиум.)



– Но, даже если бы я не был столь знаменитой личностью, к моим словам и моему письму стоило бы прислушаться. У них, у проклятых капиталистов, опасно быть косным. У них конкуренция. А что у нас двигатель прогресса?



– План, – сказал Дмитриев.



– В таком случае, что является двигателем сверхпланового прогресса? Или хозяйства непланового, как у Тихомирова?



(Я лег на проволоке.)



– Наша сознательность, наша совесть. Нападая на Тихомирова, я что, свое материальное положение улучшаю? Занять его место хочу? Свести с ним счеты? Конечно, могут быть и такие предположения. А почему бы просто, по-крестьянски не поверить мне и не понять, что Тихомиров для Циркконцерта вреден. По крайней мере, на этом посту. Вот папка номеров, им отвергнутых и принятых другими организациями. Я не буду скрывать, я готовился к суду. И желающие могут с ней ознакомиться. А вот справка о том, что из-за отсутствия «разговорников» в бригадах их мобильность и доходы от них упали. А это не только доходы. Это главные для нас далекие маленькие площадки, где артистов по году не бывает. И где появление цирка для ребят подарок ко дню рождения. Так что это уже вред не только Циркконцерту, а маленьким гражданам нашей необъятной родины. А я себя считаю их послом, защитником их интересов в стране взрослых. Дружественной стране. Вопросы есть?



Вопросов не было.



Я сел на проволоку, как на перила, и мгновенно съехал вниз.



– Шут гороховый! – сказала мне внизу бабушка.



Суд удалился на совещание.